Возвращался с прогулки от Заплатинского дола Гребешком, узкой тропинкой у края холма. С него в просветы между берез далеко видно: от горбатовской рощи до Гладкого луга, и весь разлив заречных лесов чуть ли не до Фоминок. Это вдали. А под тобой – разлившаяся Отрешна и множество маленьких озер по всем лугам.
Был конец дня. Тихо, безлюдно. И вдруг мое внимание привлек шум внизу. Сначала и не понял, что это могло быть, но ясно, что там, внизу, очень много чего-то живого, беспокойного. Стал внимательно приглядываться и – глазам своим не поверил: внизу были гуси. Их было очень много, не одна стая, так что, наверное, тесно им будет на этой Отрешной, под холмом.
Долго слушал их крики, возню, потом осторожно спустился по тропке на лесной уступ. Это и ниже, и ближе к гостям. И там, завороженный зрелищем, простоял до самой темноты, стараясь ничем не выдать себя, все ожидая, когда они успокоятся и чем все кончится. Но так и не дождался. Уже темнело, а не было конца их беспокойству: гогочут, шумят, передвигаются с места на место, мешаются. Выделяются чьи-то голоса, кто-то, видно, командует. Наверное, помешались стаи, перемешались все гуси в этой большой семье, вот и ищут своих вожаки. А может быть, идет знакомство с гусями из других стай. Но мне показалось, что их крики тревожные, беспокойные. А может быть, они по-другому и не могут разговаривать, да и собралось их так много вместе. Нехотя поднимался я снова наверх, унося в сердце этот предвечерний беспокойный шум.
Хотел прийти сюда рано утром, да раздумал: зачем? Беспокоить? Да их уже и нет там наверняка: нашумелись вдоволь, поделились, нашли своих, а с зарей поднялись на крыло и улетели.
Каждый год во время птичьих перелетов я прихожу под вечер на Гребешок в надежде увидеть еще раз этих больших беспокойных птиц. Но напрасно. Видно, такое можно увидеть только раз в жизни.
83 Русская метелица
Разыгралась сегодня метель, разметелилась. Это первая в этом году. Ветер дует с поля, но это только кажется, потому что все крутит и кружится, все кипит, словно в котле. Я выехал на лыжах, когда она стала немного стихать. Ветер обжигает лицо, видимость только на несколько метров вокруг. Забираю вправо, чтобы попасть в посадку и чуточку отдохнуть, переждать. И здесь показалось так уютно и тихо, словно заявился не в сосновую посадку, а в родительский дом.
Потом снова дорога полем, снова крутит и воет метель, колет лицо и слепит глаза. И никакой лыжни, одни сугробы. Но вот наконец и лес. Глухо шумят вершинами деревья да поскрипывают на ветру близнецы-сосны. Их две, они встали рядом, встали вровень, не узнаешь, которая из них старше, обвились ветвями, словно руками, не разнять. Ветер старается разъединить их, им нелюбо, вот они и возмущаются. А чуть дальше у тропы звенят на ветру, словно железные, сухие дубовые листья, не в силах оторваться от веток. Они все жалеют и жалуются кому-то, что вовремя не упали на землю.
В узком овражке отстал от старой березы почти у самого комля кусочек коры, отъединился, образовав темную расселинку. И попрятались в ней от вьюги синички, прижались друг к дружке, присмирели, и видны оттуда, из темноты, одни лишь синичьи клювики и глаза. И речка спряталась под снегом, только на середине осталось одно черное оконце, через которое и можно ей поглядеть на небо.
Я подъезжаю поближе и вижу в то оконце, что не спит речка, живет она, струится, видно ее чистое песчаное дно.
Весь день веселилась метель, все прикрыла, все запеленала, всех убаюкала своей вьюжной песней, ничего не обошла. Куст можжевельника спрятался, стал белым, пухлым, неколючим, скрылись под снегом кочки, пни, канавы. Но, наконец, отгуляла свое вьюга, устала, успокоилась. Снежинки уже опускаются лениво. С наскоро наметенных сугробов только летит снежная пыльца. А вот и ветер стих, и стало кругом тихо, цепенеет в безмолвии и поле, мягкое, чистое, чуточку бархатистое.
Я люблю такую метель, не дикую, страшную, не степной буран, но такую вот русскую, что любит, однако, лихо пройтись по полю, повеселиться, поозоровать. На то она и зима.
84
Тишина в лесу происходила от того, что свет, задержанный многоэтажной хвоей, не шумел, не звякал, а, казалось, осторожно окутал землю.
Они шли по-прежнему молча, они были вместе, и только от этого все вокруг стало хорошим, и пришла весна.
Не условившись, они остановились. Два отъевшихся снегиря сидели на еловой ветке. Красные толстые снегирьи грудки показались диковинными цветами, раскрывшимися на заколдованном снегу. Странной, удивительной в этот предночной час была тишина.