Сборник эссе

Робин Гуд, созданный Ридли Скоттом, совершенно противоположен своему прототипу. Начнем с того, что Робин Гуд у Ридли Скотта — самозванец. Его никто не лишил ни земли, ни жены, ни родовой чести, ни замка. Напротив, Робин Гуд по имени Роберт Лонгстрайд присвоил все это себе вместе с именем погибшего на его глазах рыцаря Роберта Локсли. Единственное, чего он был лишен, так это сведений о своем прошлом и настоящей семье. По ходу дела выясняется, что отцом Робина был каменщик, который состоял в Тайном Обществе с тайным девизом и тайным членством, целью которого было подписание тайной (до поры до времени) Хартии Вольностей. Той самой.

С того момента, как Робин узнает эту семейную тайну, он тут же переходит на строительный лексикон («Мы будем строить на прочном фундаменте») и перенимает эстафету как в области внедрения правовых новаций, так и в области тайной общественной деятельности. В итоге так получается, что Робин Гуд является вовсе не борцом против несправедливого положения вещей, а одним из отцов-основателей ныне существующего порядка. Из антисистемной сущности он превращается в апологета системы. Робин Гуд Ридли Скотта не грабит богатых и не отдает деньги бедным, не защищает обиженных рыцарей и не соединяет влюбленных. Он защищает свое честно присвоенное поместье со своими честно присвоенными крестьянами и любит свою честно присвоенную жену. Из народного героя, который дает укорот сильным мира сего — баронам, лордам, сэрам и пэрам, Робин Гуд сам превращается в одного из сильных и в защитника лордов от сильной королевской власти.

История литературы и кинематографа уже очень богата на Робин Гудов, но у каждого есть особенности. Так Робины Гуды, снятые в СССР, имеют отчетливый отблеск классовой борьбы, Робин Гуд в исполнении Кевина Костнера более герой-любовник, нежели борец с системой, английский сериал «Робин из Шервуда» до краев наполнен волшебством и мистикой. Происходит это понятно почему: художник придает свои черты герою. Снимай фильм вор, он акцентировал бы внимание зрителя на противозаконных действиях главного героя, режиссер-порнограф — на приключениях организма, коммунист обязательно противопоставлял бы богатых и бедных, а из Робина так и выпрыгивал бы Эрнесто Гевара.

Ридли Скотт, первым обнаруживший Чужого, на этот раз зачем-то спрятал враждебную тварь в образ героя

Поэтому вопрос: кто мог снять фильм про Робина Гуда — самозванца и масона, не является хоть сколь-нибудь затруднительным.

Ридли Скотт, прославившийся тем, что именно он первым обнаружил Чужого, способного развиваться внутри человеческого организма, на этот раз зачем-то спрятал враждебную тварь в образ героя.

Человечество, и я вместе с ним, скорбим о потере.

С уважением,

Рахман ибн Усман аль-Насири

Дебуратинизация

К сказанному моим персидским коллегой можно добавить, что за нынешней тенденцией перевирания историй о легендарных героях — и фундаментальных мифов Человечества вообще — стоит не просто присвоение популярного бренда путём агрессивного вброса художественных средств. Перед нами очередной акт враждебной Человечеству кампании, дошедшей уже до терминальной стадии — дебуратинизации.

Об этом стоит рассказать подробнее. 75 лет назад русский писатель Алексей Толстой взялся переделывать сказку Коллоди о плохом деревянном мальчике, после ряда чудовищных вивисекций становящимся полноценным членом общества и получающим за это новую квартиру и много денег. Толстой с присущим ему талантом совершил первую в мире буратинизацию, превратив типичный морализаторский «роман дрессировки» в героический эпос.

В отличие от Пиноккио, которого кровожадная сказка Коллоди приучает, наконец, просить мало, работать много и не выпендриваться — Буратино не теряет по сюжету ни огня, ни песни, ни задора, и тем побеждает. Он не «улучшает своё положение в обществе», а смело рвёт на британский флаг устоявшееся благополучие — тем более что оно всё равно оказывается нарисованным на холсте. Буратино освобождает кукол, открывает новый, свободный от эффективного менеджмента Карабаса театр и осуществляет, таким образом, прорыв из настоящего в более светлое Будущее.

С тех пор было предпринято немало попыток буратинизации ветхих сюжетов — удачных и не очень. Одной из лучших по сей день остается пьеса Евгения Шварца «Дракон», в которой странствующий рыцарь Ланцелот, забросив надоевшие ему со средневековья феодальные разборки, избавляет мир сперва от индивидуального чудища, а затем от коллективного. Фактически он поступает так же, как Буратино, и мы можем с честью поместить их в одном ряду. Однако драконы и карабасы нашего мира не были побеждены. Они выжидали — и начали свою культурную реконкисту. Теперь они набросились на одного из первых настоящих буратин в человеческой культуре, Робина Гуда. Героя, который не питал иллюзий на предмет перевоспитывающихся драконов и доступными ему средствами ремонтировал окружающую его несправедливую действительность.