Сборник фантастических рассказов

Ашинов выгрузил их на берегу Красного моря, заняв французскую колонию Обок и переименовав ее в «Новую Москву». Выкинули русский флаг и расположились лагерем.

Французское правительство сделало русскому правительству запрос. Последнее ответило, что оно не имеет ровно никакого отношения к Ашинову и к «Новой Москве» и что «атаман» действует на собственный страх и риск.

Тогда французское правительство отправило в Обок крейсер. Ашинову было предложено немедленно же очистить берег и спустить русский флаг. Он категорически отказался, вероятно, надеясь на поддержку своих друзей в России.

Тогда крейсер открыл по «Новой Москве» огонь. Было перебито много женщин и детей, но куда девались потом сам Ашинов и Паисий, я теперь уже не помню. Что же касается бывшего врача Цветаева, то он через непроходимую Даникильскую пустыню в Африке совершил переход в Абиссинию, был принят абиссинским негусом Менеликом, завязал с ним сношения и это свое путешествие описал потом, если не ошибаюсь, в «Ярославских губернских ведомостях».

Это всё, что известно нам об Ашинове, неудачном завоеватели Абиссинии – одной из многих не долетевших никуда искр. Не исключаю, что Ашинов был человек тяжелый, циничный, авантюрный, но флаг, он, однако, не спустил…

АНДРЕЙ БОГОЛЮБСКИЙ

Андрей I Юрьевич Боголюбский Великий Князь Владимиро-Суздальский

РОСТОВО-СУЗДАЛЬСКАЯ СТОРОНА

В 1111 году, когда жив был еще славный Владимир Мономах, и даже не сел еще на золотой киевский стол, у его старшего сына Юрия Владимировича, которого назовут впоследствии Долгоруким, и его невестки, половецкой княжны, дочери хана Аепы Осекевича, родился сын.

Пышущая как печь жаром, дюжая повитуха вынесла запеленатого ребенка к отцу. Тот по древнему дедовскому обычаю положил его в колыбель и дважды перекатил через лежащий там плашмя меч. Вслед за тем послано было за попом, и младенец окрещен был с именем Андрея.

При крещении присутствовали отец его Юрий, князь Ростово-Суздальский, и боярин Юрий Шимонович, дядька-кормилец Юрия, которому передал некогда Мономах своего сына, отправляя его еще ребенком в землю Суздальскую. Этот же Юрий Шимонович долгие годы, пока Юрий Долгорукий подрастал, держал для него Суздальскую землю.

В ту же ночь к деду его, Владимиру Мономаху, в Переяславль поскакал гонец — сообщить радостную весть. Владимир Мономах, недавно одержавший славную победу над половцами, узнав о рождении внука, прослезился на радостях и отстояв благодарственный молебен, задал дружине своей пир.

— Крепчает, ширится род мой. Как подрастет Андрей — достанутся ему земли Ростово-Суздальские в выделенную вотчину после отца его. Пустынен ныне этот край, да только, верю, будет он могуч и многолюден. Пред всеми иными землями Русскими возблещет…

Не ошибся прозорливый Мономах…

* * *

Позванивает конская сбруя, пахнет навозом, гарью, сырой соломой… Бедой пахнет… Лежит та беда у дороги, как павшая ободранная кобыла, на голове которой не в силах от сытости взлететь сидят вороны… Стоит она же в стороне у леска березовыми крестами…

С рассвета и до заката скрипят по дорогам телеги. Выдохшиеся клячонки тащатся еле-еле и мужики, идя впереди, тащат их за повод. На водопоях и вечерами, готовя похлебку, сходятся у костров, переговариваются. К костру рядом с которым кормит грудью молодуха, а редкобородый, подвижный муж ее Поликарп, чинит уздечку, подходит босой, угрюмый мужик и садится от них через костер, протягивая к огню ноги в лаптях. От растоптанных сырых лаптей скоро начинает идти пар.

— От чего бежишь, брате? — спрашивает Поликарп.

Мужик хмуро взглядывает на него:

— Сам-то отчего?

— Ить, человече, скажешь тоже! — словоохотливо отзывается мужик. — Кто бежит, а кто и бредет. Тошно нынче у нас под Черниговым.

— Что ж тошно-то?

— А то и тошно: то недород, то мор, то сушь, то звезды вдруг средь бела дня небо обсыпят… Последние времена, видать, настают. Осерчал на нас Господь за грехи наши. Теперь все едино, куда ни брести. Посадил нынче пшеницу — всю засухой побило до зернышка. Вот и решили уйти. Сказывают, хорошо на севере…

А я так думаю: хорошо ли, плохо ли, да хуже чем у нас не будет уж. А ты, брат вижу, пешаком? Конь-то пал?

— В дружину отняли, как Василько с Володарем на Давыда ходил… Самого тоже взять хотели, едва откупился, — хмуро отвечает мужик.

— А женка, дети есть у тебя? — спрашивает Поликарпова молодуха.

Угрюмый мужик сглатывает. Камнем ходит заросший кадык.

— Половцы угнали… Вернулся с промысла, а на месте деревни пепелище. Один сарай стоит… Упал я на землю, до рассвета пролежал, а утром встал, головню раздул, подпалил сарай и сюда подался…

Бабенка пригорюнивается было, прижимает к щекам руки, но затем начинает быстро перенать ребенка.

— А сарай-то зачем спалил? — спрашивает с жалостью Поликарп.

На огонь костра подходят еще двое, видно, горожане. Один средних лет степенный, другой — маленький, беспокойный, видом послушник или попов сын.

Крестятся, просятся погреться, а сами жадно, не решаясь попросить, косятся на мучную похлебку.

— Чего уж там: садитесь, похлебайте. Откуда идете-то, православные? – спрашивает их Поликарп.