Сборник юмора из сетей

Нужно остановить эту расслабленность и для начала спо койно, не торопясь, прочитать наконец "Плавание" Бодлера ни разу в жизни, ей Богу, не нашлось для этого свободного времени. И если не сейчас, то никогда не найдется из-за этой же расслабленности.

"Для отрока, в ночи глядящего эстампы, За каждым валом - даль, за каждой далью - вал. Как этот мир велик в лучах рабочей лампы! Ах, в памяти очах - как бесконечно мал. В один ненастный день, в тоске нечеловечьей, Не вынеся тягот под скрежет якорей...

С первых же строк Петр почувствовал, что это то, что эти строки он будет знать наизусть - и они будут спасать его и в автобусных трясках, и под жуткими лампами дневного света на работе, однако, не дочитав и до половины, заложил спичкой и сунул в портфель - не то! Стихи прекрасные, но быстрее же, быстрее, некогда тратить время на стихи. Что же сделать?

Пыль медленно клубилась на фоне окна. Казалось, что смотришь в окно, на голубей, на заборы как на волшебное дол гожданное кино.

В Эрмитаж? В Эрмитаж...

Петр в оцепенении усмехнулся - давно ль был в Эрмитаже, давно ль слушал спор восторга со скукой перед любимым порт ретом? Портретом Иоремиаса Деккера. Скука говорила: "О! Как обрыдло! Одни переработанные отходы - сколько же их просеи вать?"

Восторг говорил своей супруге: "Оставь меня, хоть на час. Не навязывай свое проклятое новое, я все еще жив!"

Нет, Эрмитаж требует согласия с самим собой. А все ос тальное? Как нудно предчувствовать лучшую участь! Ну неужели для этой жизни родится человек, где хочется быть серьезным и торжественным, а никогда, ни в одну минуту не достичь этого, хоть дразнит, маячит где-то рядом!

Или это я один такой? Или я не могу никого полюбить?

. .

Петр, как и давеча, именно вывалился на улицу, в нос тальгическое и бесплодное забытье. Присев на скамейку, он сунул руку в карман и погрузил в крошево табака, скопившего ся там. Казалось, что погружаешь руку в теплый песок, нет в теплую морскую воду, когда еще чуть пьян от купания.

А песок? Мокрый песок, медленно застывающий в башни, в страшные башни, как у Антонио Гауди. Далеко-далеко. И такое же уменьшающееся солнце.

Петр зачерпнул горстку табаку и взмахнул рукой. Веер коричневой пыли, как тогда из окна.

Голуби поднялись в воздух, но тут же опустились, думая, что им кинули что-то поесть. Кыш, голуби, кыш!

Хотя, почему кыш? Какое слово - кыш... А! Кыш-кыш - так говорила... Эта... Когда он лез к ней целоваться.

Кстати, вот что надо сделать! Позвонить хотя бы, ска жем, Лизавете и закатиться с ней в пивбар! Почему нет? Грус тно и легко. Но к сожалению я не пью. Никогда.

Да и Лизавета, милая...

Верно сказал Василий: дьявол умеет сделать воспоминания о минутах, когда мы делаем зло, приятными. Грустными и лег кими. Это верно, верно; лучше один буду маяться, чем... А что за зло такое? Что за грех? Ведь правильно говорил Виве кананда, что грех в том и состоит, чтобы думать о себе или о другом ком, как о совершающем грех. Что бы на это сказал Ва силий, этот дуалист? Да нет, он прав... И тот прав, и этот. И остальные. Все попробовал? Хватит, хватит! Пусть лучше стошнит, чем превратиться в дегустатора!

. .

Петр шел все быстрее и быстрее, тревожно поглядывая на афиши кинотеатров. Не дай Бог, туда понесет!

Правда, за полтора часа забвения от жизни - сорок копе ек. Дешево. Но похмелье сильнее от дешевого.

Как выгодно отличается кино от жизни! Там все быстро, хоть и неинтересно бывает, и главное, сопровождается музы кой.

Какая музыка, что? Куда это я иду? Не все ли равно, чем сопровождается? Музыкой, свободой, покоем. Хоть в тюрьме. "Не надобно мне миллиона, мне бы мысль разрешить". Да как ее разрешишь, если ее в руку-то не возьмешь, хоть и поймал как скользкая пойманная рыба; раз - и опять в реке.

-- Эй, парень, постой! - окликнул Петра оборванный че ловек.

-- Что?

-- Ты не торопись. В военкомат идешь?

-- Нет, - ответил пораженный Петр, которому действи тельно надо было в военкомат, хотя и не этого района.

-- А, ну ладно. Я думал - в военкомат. Дай одиннадцать копеек, хоть маленькую возьму.

Петр отдал деньги и все быстрее пошел дальше, уже зная, куда.

. .

Близился вечер. Люди уже вышли с работы и стояли по очередям - кто в магазине, а кто прямо в уличной толчее.

Петр, сгорбившись стоял у уличного ларька и наблюдал за быстрым и нечеловеческим движением селедок на прилавке, лю дей и машин. Все, даже селедки, имело такой сосредоточенный вид, будто только что оторвалось от подлинного настоящего дела, ради короткой перебежки к другому настоящему делу.

Петру хотелось взять кого-нибудь из этих людей за лац каны пиджака и что есть силы крикнуть: Весть! Весть дай!

Вроде похожая фраза есть у Воннегута? Никогда не обхо дится без рефлексии: рельсы бездорожья.

Жизнь кажется просто невозможной - поди ж ты - она про должается. Мы продолжаем жить. Вот уже солнце между домами; последние, косые достоевские лучи.

Чем мне больнее, тем лучше. Почему? Почему совесть, ко торой у меня, может, и нет, должна мучить меня незнамо за что?