– И как ты хотел? – спросила я, преодолевая ту огромную даль, которая то и дело возникала и исчезала между ним и мною.
– То, что я хотел, я извлек из твоих книг.
– Ты никогда не говорил мне об этом.
Он снова повторил:
– Ты учишься, но не думаешь. Оказывается, существует такая… ну,
– Ты безумен!
– Нет, нисколько, – отвечал он без обиды и с абсолютной уверенностью. – У меня есть та часть, которая служит вместо рук. Я могу направить их куда угодно, и они сделают все, что велю. У меня есть говорящая часть. Очень хорошая.
– Ну сам ты не слишком красноречив, – отвечала я.
Он удивился:
– Так я не о себе! Она сейчас там, с остальными.
– Она?
– Ну та, что говорит. Теперь мне нужна, которая думает, и та, что может сложить одно с другим и найти правильный ответ. А когда все окажутся вместе и будут сообща работать, я стану тем самым невиданным существом, о котором тебе говорил. Поняла? Только я хочу, чтобы у него была голова получше моей.
Моя собственная голова шла кругом.
– А почему ты все это затеял?
Он серьезно поглядел на меня.
– А почему у тебя волосы под мышками растут? Такое не задумаешь. Так, наверное, должно быть.
– А что бывает… ну то, что случается, когда ты смотришь мне в глаза?
– Ты хочешь, чтобы я дал этому имя? У меня его нет. Я не знаю, как это получается, но знаю, что умею заставить всякого выполнить мое желание. И ты, например, сейчас забудешь обо мне.
Я сказала сдавленным голосом:
– Но я не хочу забывать…
– Захочешь… – Я не поняла, чего он хочет: чтобы я забыла о нем или
Не знаю, что заставило меня спросить об этом, но я отрешенно произнесла:
– И никто никогда не узнает о тебе и обо мне?
– Не узнает, – проговорил он. – Если только… если только это не будет голова животного, такого, как я, или даже лучше.
Он поднялся.
– Подожди, подожди! – вскрикнула я. Только бы он не ушел! Высокий, грязный, гадкий зверь, мужчина, он каким-то невероятным образом поработил меня. – Но ты еще не дал мне того, второго… не знаю, что это…
– Ах, это, – произнес он. – Да, я понимаю.
Двигался он, как молния. Сперва надавило, раздвигая, пронзило, и в муках блаженства утонула боль.
Выбрался из всего этого я на двух четко разделенных уровнях.
Мне одиннадцать, и я задыхаюсь от потрясения, переживая вторжение в чужое «я».
И мне пятнадцать, я лежу на кушетке, а Стерн все жужжит: спокойно, спокойно, расслабился, лодыжки и ноги твои расслабились, как и пальцы ног, живот сделался мягким, затылок расслабился, как твой живот, все тихо и спокойно, все мягко, все мягче, чем мягкое…
Я сел и спустил ноги на пол.
– О'кей!
Стерн посмотрел на меня с легкой досадой.
– Это должно сработать, но только в том случае, если ты будешь содействовать. Только ле…
– Уже сработало, – проговорил я.
– Что именно?
– Все было, как вы сказали. От А до Я. – Я щелкнул пальцами. – Вот так.
Он проницательно посмотрел на меня.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Это произошло там, в библиотеке. Когда мне было одиннадцать. Когда она сказала «Малышу – три». И все, что три года кипело в ней, хлынуло на меня с полной силой, на подростка, без предупреждения, без защиты. В ней было столько боли… я даже не подозревал, что такое возможно.
– Продолжай, – проговорил Стерн.
– Это действительно все. Я не про то, что было в ней, я про то, что это сделало со мной. На самом деле это была какая-то часть ее самой. Все, что случилось с ней за четыре месяца, все до последней малости, все разом вылилось на меня. Она знала Дина.
– Ты имеешь в виду всю
– Именно.
– И она хлынула на тебя? За долю секунды?
– В самом деле. Понимаете, на эту самую долю секунды я
–
– Ага! – проговорил я и задумался, задумался о многом и всяком. И, отодвинув в сторону эти мысли, сказал: – Но почему я не знал этого прежде?
– Тебе поставили мощный блок на подобные воспоминания.
Я в волнении поднялся на ноги.
– Не вижу причины. Совершенно не понимаю, зачем.
– А может быть, дело просто в естественном отвращении, – предположил он. – Как тебе такой вариант? Тебе было отвратительно ощутить себя женщиной даже на короткий момент.