Как нарочно, целую неделю отец приходил домой трезвый. Допоздна читал лежа в постели и я, дождавшись когда он уснет гасила у него свет. Убирая, как-то комнаты, я нашла пакет с фотографиями, которые еще показывала Катрин. На этот раз я взглянула на них более осмысленно и мое воображение по картинкам создало красочные моменты жарких совокуплений. Я не удержалась, за 10 дней после смерти Катрин, доставила себе обильное удовольствие, растирая пальцами клитор.
В эту ночь у меня в первый раз пришли регулы. Если бы Катрин не рассказала мне об этом, что это такое, я бы очень испугалась. Все было так неожиданно, что я не знала, чем заткнуть это кровоточащее жерло. Ваты дома не оказалось. Через три дня регулы прошли. А через неделю я надела уже бюстгальтер. Груди были еще небольшие и торчали двумя острыми пирамидками. Поглаживая соски грудей, я не испытывала удовольствия. И теперь в моменты сладострастия я работала обеими руками. Я росла в атмосфере молчаливого своеволия. Отец со мной никогда не разговаривал, ни о чем не спрашивал, не ругал и не хвалил. Однажды я гладила его рубашку и провела по ней перегретым утюгом. Рубаха сгорела. Я испугалась, ждала ругани, но отец даже не обратил внимания. Он достал другую, одел и ушел. Постепенно я привыкла делать все, что заблагорассудится, и сама безразлично относилась к тому, что происходит вокруг.
Был случай, я собиралась в кино и гладила свое лучшее платье. Отправившись умываться, я повесила его на спинку стула у стола. Отец ужинал. Вернувшись, я увидела, что по столу разлито черничное варенье, банка валялась на полу, отец моим платьем вытирает пятна с костюма и брюк. Не скажу что мне тогда было совершенно безразлично такое отношение отца к моим вещам, но вообще эту трагедию я перенесла спокойно. Я принесла в тазу воды, бросила туда мое, безнадежно загубленное платье, и молча вымыла пол этим платьем. В кино в этот вечер я пошла в другом платье. Мальчишки за мной ухаживали, я им нравилась, но моя молчаливость их отпугивала. Побыв со мной один-два вечера, они оставляли меня, но мне, в сущности, это было безразлично.
Однажды, я поздно вечером ехала домой в трамвае. Кондуктор дремал, ко мне на площадку вошел парень. Он, видно, был пьян и плохо соображал, что делал. Обняв меня за плечи сзади, он повернул меня лицом к окну и прикрыл от посторонних своей широкой спиной. Его руки проникли под ворот платья и скользнули под бюстгальтер, стали мять грудь. Я попыталась освободиться от его объятий, но он держал меня крепко. Так мы простояли 10 минут молча и неподвижно. Когда трамвай подошел к моему дому, я шепнула парню: «Мне сейчас выходить, пусти!». Он нехотя разжал свои руки, а я даже не взглянула на него, вышла, с безразличием к окружающим. Я стала безразлично относиться сама к себе. Меня ничего не трогало, ничего не интересовало, мне было очень скучно. Иногда меня мучила тревога, даже страх. В такие минуты я оставалась дома и жизнь мне казалась бездонной, одинокой, а я в ней крохотной песчинкой, несущейся в пропасть одинокой и слабой, и беззащитной. Жизнь была так однообразна и скучна, что не только день на день были похожи, как две капли воды, но и годы мало чем отличались друг от друга. Однажды, мне исполнилось 13 лет, отец пришел домой раньше чем обычно. Вместе с ним в комнату прошли три дюжих парня. Ни слова не говоря, они стали носить вещи. Я едва успевала укладывать мелочи, разбросанные по всем комнатам. Через два часа вещи были уложены и их куда-то увезли. Отец надел мне платье и, молча взяв за руку, вышел из опустевшего дома. У подъезда стоял новый «опель-рекорд» черного цвета. Отец взглядом приказал мне сесть в машину, а сам сел за руль. Мы ехали через весь город. Машина остановилась у огромного дома в шикарном районе кавлбуры. Из подъезда выскочил швейцар и услужливо открыл дверцу машины. Наша новая квартира состояла из 10 комнат. Три отец отвел мне. В дальней комнате поселилась экономка. Она готовила обеды и подавала на стол. На ней лежала еще уборка квартиры. Экономку звали фрау Нильсон, ей было лет 40–45. Она была подобрана отцом в соответствии с духом нашей семьи. Это была величественная женщина с пышными каштановыми волосами, с огромным бюстом.
У нее были длинные ноги. По характеру она была замкнута и молчалива. Она не вмешивалась в мои дела и принимала все как должное.
Месяца через три наш дом окончательно оперился. Появились книги в библиотеке, ковры в коридоре и гостиной, дорогие картины на стенах и нейлоновые гардины на окнах.
Первые дни я никуда не выходила. Я не знала, где у отца лежат деньги. Однажды я залезла к нему в секретер, я нашла чековую книжку на мое имя. На моем счету было 10 тысяч крон. Я взяла книжку с собой и получила в банке 100 крон.