Сборник "Лазарь и Вера"

Вера протянула руку, он задержал ее в своей, маленькую, но крепкую, как бы желая удостовериться, что это в самом деле она, что это ее рука. И было мгновение, оба его почувствовали, когда исчезло, пропало все, что стояло между ними глухой стеной... Не зрелый, даже несколько перезревший мужчина в балахонистом, слишком просторном для его тощего, долговязого тела пиджаке, светлоглазый, с курчавой бородкой, присыпанной, как пылью, ранней сединой, и не женщина с порядком поблекшим лицом, с «гусиными лапками», бегущими от уголков век к вискам, с предательски провисающей складкой под подбородком, — юноша в бьющейся, парусящей на ветру штормовке, с гривой черных, дымящихся над головой волос, одновременно дерзкий и застенчивый, сильный и робкий, стоял перед тоненькой, яркой, ослепительной девушкой, в белом, «колокольчиком», платье, с золотым ореолом над головой, со светящимися карими глазами, словно реющей над землей, растворяющейся в солнечных лучах...

Они стояли посреди дорожки, в первые минуты не зная, что сказать друг другу, о чем спросить...

— А у тебя точно такие же хризантемы, как мои... Забавно, правда?..

— Забавно...

— Мне они нравятся...

— Мне тоже...

Он не замечал — обманывал себя, стараясь не замечать — ни тонких, как лезвие бритвы, морщинок, ни чуть наметившихся под глазами мешочков, тем более, что все те же ямочки вспыхивали у нее на щеках, над кончиками по-детски припухлых губ, на мягко очерченном, слегка выступающем подбородке, и те же были глаза — огромные, сияющие, с живым, застрявшим в янтарной их глубине, играющим лучиком...

Вдоль аллеи шли люди, на них оглядывались, их лица никак не гармонировали с кладбищенской обстановкой, памятниками, тихой, скорбной печалью, веющей над ними, с отдаленными, но хорошо слышными рыдающими звуками оркестра, очевидно, над чьей-то свежей могилой ...

— А помнишь, как я в первый раз пришел к вам домой?.. — невпопад сказал он.

Они учились в параллельных классах и в «Сцене у фонтана» она была Мариной, он — Лжедмитрием, но перед новогодним концертом, они к нему готовились, она внезапно заболела, он отправился к ней — проведать, и увидел ее — в жару, в кровати, в нижней мужской рубашке, белой, с длинными, по самые кисти, рукавами, расходящейся на груди, там не хватало пуговицы, а то и двух, и она то и дело поправляла, стягивала ворот рукой, маленькой, бледной, с остро проступавшими косточками. Мать не хотела впускать его к ней, но она, слышал он, крикнула: «Пусть войдет!» — и он вошел, повременив немного, пока она, вероятно, натягивала на себя эту непомерно большую для нее рубашку, оставшуюся, должно быть, от погибшего на фронте отца. Он, впрочем, ничего не заметил — ни этой рубашки, в которой она тонула, откинувшись на высоко, одна на другую, подложенные подушки, ни руки ее, сжавшейся на вороте в кулачок, ни узенькой щелочки, нечаянно распахнувшейся на груди, — он видел только ее горячие, блестевшие от жара глаза, которых раньше не видел, не замечал. Посидев немного в кресле-качалке, заботливо пододвинутой матерью к ее постели, он ушел с ощущением праздника в сердце, и все вокруг — люди, дома, вывески, крыши, небо — все лучилось, источало яркий, праздничный свет...

— «Ты ль наконец? Тебя ли вижу я?...» — процитировал он, смущенно усмехаясь. — Ты помнишь?.. «Одна, со мной, в сиянье тихой ночи»...

— «Часы бегут, и дорого мне время...» — без запинки подхватила она, смеясь. — Только не «в сиянье», а «под сенью...» — Но лицо ее тут же посерьезнело, что-то в нем изменилось, погасло. — Ты откуда?.. Надолго?.. И вообще — почему здесь?.. Забавно: не встречаться столько лет — и встретиться на кладбище...

«Забавно... Забавно...» Да, да, ее словечко, уцелевшее с тех времен... И в правом уголке рта (оказалось, он помнил и это) один зуб краешком набегает на другой... И эта легкая, едва заметная шепелявинка...

Лазарь, сам не зная отчего, уклонился от внятного ответа.

— Я прилетел утром, ночью улетаю... А ты к кому?.. — Он кивком указал на цветы, которые Вера держала в руке, головками книзу.

— К маме.

— Вот как... — Он помолчал. — И давно?..

— Десять... Нет, уже двенадцать лет...

Он вздохнул, мягко тронул, пожал ее локоть.

— А ты?..

— И я... У меня родители... Они тоже здесь, на еврейском кладбище...

Территория городского кладбища, расширяясь, постепенно захватила, слилась с расположенными неподалеку друг от друга мусульманским, еврейским, армянским, красноармейским, как оно с военной поры называлось, на нем хоронили умерших в госпиталях, ставя на могилах крашенные суриком деревянные пирамидки с фанерными звездочками наверху.

— Вот как...

— Да, и тоже давно... Моего отца ты не знала, а мать должно быть помнишь...

— Тетю Соню?.. Еще бы... — Вера искоса бросила на него странный, взгляд — и торопливо спрятала, опустила глаза.

Лазарь не поверил себе, ощутив в ее лице еле приглушенную враждебность.

— Может быть, ты проводишь меня?.. Мы ведь так ничего и не знаем друг о друге...

— Да, да, конечно...