Сборник недосказанности

«Но у меня-то, в мои двадцать семь, такой заразы точно не будет» – Эр не верил своим ушам, точь в точь его жизнь с самого утра.

– А еще эти люди в строгих костюмах и длинных пальто, все как на один, раньше такого не было. Эрих, прошу, если тебе будут что-то говорить обо мне, не верь и не соглашайся.

– Понял, – быстро встав, Эр выбежал из кабинета мистера Вилсона, у него было еще минут двадцать – пятнадцать тишины, потом коллеги повалят с обеда.

Подойдя к своему рабочему месту, он вытащил блокнот обратно на стол, поднял стул и, усевшись, начал писать.

«Нет, с ума схожу не я. С ума сходит этот город. Да, весь город сразу. За кем-то следят, какие-то люди в костюмах мерещатся народу. А главное, что все эти глюки, они, не только у меня одного, не может же быть такого, что два человека одновременно сходят с ума, да и к тому же абсолютно одинаково. А если и так, то я хотя бы не один.

А что самое странное, Джон, он, что еще никому не растрепал, что меня Роберт к себе вызвал? Да быть такого не может, любая новость, как зараза, в момент распространяется через него. Тут бы уже весь офис поднялся, мол, что случилось? Чего позвал-то? А тут молчок…

Может и он, того, с ума сходит, если до этого уже не успел соскочить со здравого пути? Или знает чего?»

Эриху вновь послушалось протяженное «Да», как в столовой, но внимание он этому опять не уделил.

Через несколько часов работы, Эрих решил попросить уйти сегодня раньше, зайдя к мистеру Вилсону, тот сидел со стеклянным взглядом, не сводя глаз с одной точки. Руки были перекрещены и прижаты к груди, как будто ему холодно, а ноги вытянуты вперед. Роберт, особо не задумываясь, отпустил Эриха, а когда тот уже начал уходит, Роберт все же оторвал взгляд от стены, и посмотрел на Эри, как бы спрашивая: «Ты ведь помнишь, о чем мы говорили?»

Быстро одевшись, Эрих незаметно вышел из офиса и медленно направился в сторону дома.

Дни Громанской пенсии

Пенсия Громана шла уже третий год, и за столь малое время он успел начать жить заново. Пробежать несколько марафонов, поучаствовать в экспедициях, будь то горы, что достигают пика у подножья неба или могучие леса, которые желают запутать каждого путника меж своих деревьев.

А в остальной год он начал писать книгу. Довольно скучную, но бьющую в самое яблочко, по крайне мере он именно так считал. Кому будет интересно читать о молодом учителе, который не может поладить с учениками и коллегами? Хоть Эрик Громан и проработал всю сознательную жизнь учителем истории и писал у себя в книге все подробности об этой работе, писатель из него был, откровенно говоря, плохой. Но вы думаете, это его остановило? Нет, он был не из робкого десятка! Каждый день он писал три страницы и семь строк, закрывал свою рукопись в сейфе, а писал он все от руки, не особо доверял всем этим гаджетам, и отправлялся к своей внучке, которая жила на другом конце города.

Да-да, каждый день как один. Просыпался он рано. Душ, завтрак и прочие обязательные занятия, что бы поддерживать жизнь в норме и поймать несколько месяцев, а если повезет, то и несколько лет жизни в страхе больше не проснуться. Этого он боялся больше всего и не собирался лесть в деревянный ящик, который приведет его в место, где постоянное спокойствие и блаженство. Сначала он планировал закончить свою рукопись, а уж потом и слечь.… Хотя внучка ему и говорила, что он еще будет слушать овации от читателей, да давать автографы на последней страницы своего романа во время прогулок по центральному парку, через который он шел каждый день до нее. Она еще шутить умудрялась, мол, теперь ждать его придется долго, пока всем распишет, пока всех отпустит, а он не верил, отмахивался.

Внучка его слов не понимала, никто не понимал, порой даже он сам. Но когда дело доходило до эйфории или уныния, то он выдавал, что-то на подобии: «Многого повидал, многого пережил. Дайте милость последнюю мечту осуществить, да и забирайте меня. К тому же Париж я уже видал. Дайте мне последние деньки спокойно дожить, в городке родном, хоть и маленьком совсем, но сердцу дорогом»

И знаете, прав он был, прав. Повидал он действительно многого, а пережил так еще больше. Не щадила его жизнь, ой не щадила… Хоть и несчастье достигало его не каждый день, он был даже очень счастливым человеком, который понял жизнь, по крайне мере свою. Да и семья у него хоть была и маленькая, но любящая и верная. Горе его брало спонтанно, било редко, но метко, как говориться. Но сам еще писал:

Я человек познавший горе,

В двух актах пережил его.

И каждый раз рыдал я море,

И в нем тонул я все ровно.

Эх, эти гребанные воры

Воруют жизнь и сразу ноги,

За столь высокие заборы,

Что гнать за ними, просто лень.

И каждый раз я вновь рождался,

И каждый раз я умирал…

Ну, нельзя продолжать разговор об Эрике, если не узнать о его горе. И я буду крайне не прав и виноват перед тобой, если умолчу о худших событиях его жизни. Начнем…