Сборник невероятных историй

Александр Горбатенков Сборник невероятных историй

Память

Я уже стар, очень стар.

Голова давно бела. Сердце бьется теперь реже обычного, кровь течет по венам медленно и лениво.

Руки дрожат, листая старые тома в моей библиотеке. Это последняя библиотека на Земле. Нынче люди предпочитают получать информацию быстро и дома. А я – хранитель последней библиотеки, где все книги еще писаны на бумаге.

Сейчас Земля стала чем-то вроде музея. Народу здесь живет не так уж и много. Все давно переселились на множестве других, освоенных планет.

Память сильно подводит. Уже и не помню, когда родился. Да-да, не помню. Гораций говорит, что в конце двадцатого века. Может быть, может быть…

Гораций – это приведение, которое живет среди бесчисленных полок, проходов и стеллажей библиотеки. Наверное, это тоже последнее приведение. Иногда мы беседуем с Горацием в моей небольшой комнате при библиотеке. У меня есть дом, но там бываю редко. В основном провожу время здесь. Часто и ночую в своей комнате. Здесь я чувствую себя дома, в своем времени.

Вот и сейчас сижу в кресле и пью горячий чай. Это старинный напиток, который уже давно позабыли на Земле. В таком же старинном камине горят настоящие дрова. Леса сейчас никто не вырубает и их теперь много. Почти как раньше. Один раз в год запасаюсь дровами. Беру почему-то только сухие деревья. Наверное, старая привычка.

Шустрые язычки пламени весело взбираются на новое полено, которое я только что подкинул в камин. Любуюсь. Огню не ведома старость. Только веселая бурная молодость и быстрая смерть. Завидую шустрым язычкам.

По словам Горация, мое рождение произошло в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году. Значит, через два года юбилей – ровно тысяча лет.

Что, удивлены? Вижу ваши недоумевающие физиономии. Но это так. Я пережил всех своих знакомых, всех близких. Все мечты давно явь.

Когда-то у меня появился вороненок. Назвал Графом. Прожил чернокрылый двести семьдесят три года. Надо же, еще помню это число. За последние триста лет ворон стал самым близким существом.

Теперь у меня есть Гораций. Вон он сидит в кресле у противоположной стены. Подбрасываю в огонь еще одно полено. Друг-приведение говорит, что моей родиной является маленький городок на Среднерусской равнине. Может быть.

И самому порой чудится, будто что-то помню. Вот у плиты на кухне стоит женщина. Сзади в печи трещат дрова, а на плите что-то кипит. Она худенькая, сухая. Лицо усталое, с печальными глазами. Это, наверное, моя мама. Как давно это было… На глаза наворачиваются слезы.

А вот во дворе мужчина в фуфайке. Еще одно давно забытое слово. Кругом снег, зима. Но руки его без перчаток. Что-то делает. Крепкие обветренные руки ловко управляются с какими-то инструментами. Отец? Капелька стекает по щеке.…

Другое воспоминание – на улице вижу мальчишку, возящегося в пыли с велосипедом. Сегодня и не знают , что такое велосипед. Позади него дом. Это мой брат, мой дом. Сердце щемит. Рукавом вытираю лицо.

– Память? – Спрашивает Гораций. Улыбаюсь и киваю…

Разговариваю с приведением, дружу с ним. Да.… А больше и не с кем. Что во мне такого, что позволило прожить почти тысячу лет? Раньше не задавал себе этого вопроса. Сейчас все чаще и чаще оглядываюсь на прошлое. Но память, она подводит, не дает ответа.

Последнее время самочувствие оставляет желать лучшего. Наверное, до круглой даты не доживу. Но мне все равно. Устал от жизни, устал от одиночества…

Книги. Только благодаря им, да еще Горацию до сих пор жив.

Все, заканчиваю писать. Гораций ушел. И огонь в камине почти погас. Допиваю чай и задуваю свечу. Возможно, завтра принесет что-нибудь новенькое. Если оно для меня наступит, это завтра.

Последний, кого вижу, засыпая, это Граф. И он зовет к себе. Может согласиться?

Моя мечта

Шелест ветра по уснувшей листве заставляет вспоминать последние минуты моей жизни. Ветер жадно играет опавшими листьями на остывающей осенней земле. Я помню танец бордово-оранжевого кусочка живой неизменной красоты этого мира над моим уходящим в другое бытие лицом…

Заходящее солнце играло бликами своих лучей на безупречной синеве отточенной стали. И лишь тонкая полоска алого на кромке клинка говорила о горячей жизни, что совсем недавно обитала в моей груди.

Блаженное спокойствие разливалось внутри, уходили суетные звуки внешнего, такого бессмысленного мира. И лишь деревья понимали моё бесконечное блаженство, обнимающее всё крепче остывающее в груди сердце. Они неспешно махали на прощание своими узловатыми ветвями-руками.

Постепенно краски перед взором блекли и начинали растекаться в бездонной пустоте. Только образ твоего лица настойчиво продолжал сражаться за уже ставшую ненужной и бессмысленной жизнь.

Я долго путешествовал там, где нет ничего. И только запечатлённый в памяти образ моей прекрасной женщины помогал оставаться собой и помнить красоту потерянного мира.