Сборник "Отрок"

— Чувствовала она: вот с этим человеком так надо поступить, а с тем — эдак. Вот и с теми влюбленными… Ну, все против них было! Она — холопка, он — новик, родич десятника. Она — сирота, у него родни толпа. На нее никто и не смотрит, а ему родители невесту чуть ли не из десятка девок выбирали. Однако ж поняла Добродея, что не жить им друг без друга. Так и вышло.

Не ругалась, почти никогда голос не повышала, однако наказать могла так, что хоть в петлю лезь. Вот представь себе, что тебя все ратнинцы как будто перестали видеть — на слова твои не отзываются, мимо тебя проходят, как мимо пустого места, подружки не узнают, разговоры при твоем появлении прекращаются… А и всего-то — Добродея мимо прошла и не поздоровалась. Целое село вокруг тебя, а ты одна-одинешенька. День, неделю, месяц… Месяц, правда, мало кто выдерживал — выли под воротами Добродеи, в ногах валялись, бывало, и руки на себя накладывали, если прощения не добивались. А Добродее не покаяние нужно было, а понимание. Так, бывало, и спрашивала: "Поняла, что сотворила?" И надо было объяснить свою глупость. Если правильно объясняли — Добродея прощала и совет давала: как беду исправить, а если не могла объяснить, то молча отворачивалась, и все оставалось по-прежнему.

Бывало, конечно, и наоборот. Обозлятся бабы на кого-то, начинают цепляться к каждой мелочи, злословить, шпынять без причины, пакостить по мелочи, до рукоприкладства иной раз доходит. Добродея только скажет: "Будет, уймитесь!", и все — как отрезало, и не приведи кому ослушаться!

И со мной… Как бабка померла, я одна осталась… Молодая совсем, робела сильно, а какое лечение, если лекарка сама со страху трясется? Так Добродея месяца три вместе со мной к недужным ходила. Сядет где-нибудь в уголке, руки на клюке сложит, подбородком на руки обопрется и, вроде бы как дремлет, но стоит только кому меня молодостью да неопытностью попрекнуть, она только кашлянет негромко, и все сомнения куда-то деваются. Так и приучила ратнинцев мне доверять, а у меня и робость пропала, даже сама не заметила, как.

Вот это, доченька, и есть полный третий шаг в истинно женскую ипостась. И необязательно для этого до седых волос дожить или матерью всех ратнинцев стать, как Добродея и предшественницы ее. Просто однажды наступит тот час, когда слово твое станет весомым для всех — баб, мужей, стариков. Весомым, а то и непреложным, не только в силу ума и опыта твоего, не только из-за уважения и признания тебя хранительницей великого дела тысячелетнего продолжения рода людского, но и потому, что ты будешь знать, когда это слово сказать, а когда промолчать. И все будут уверены в том, что слово твое верно, что за ним — извечная женская мудрость и правда.

— Что ж, Добродея была как бы женским сотником или старостой?

— Ну, вот: распинаешься перед тобой, а у тебя в одно ухо влетает, в другое вылетает! — Настена досадливо скривила губы. — Рано я, видать, разговор этот с тобой завела.

— Да, нет же, мама! — Юлька, хоть и не видела в темноте материной мимики, но все поняла по голосу и зачастила. — Ничего не рано! Понимаю я все, только просто спросить хочу: как это так — ты сначала говорила, что явь — мужской мир, а потом вышло, что нет. И как матерями всех ратнинцев становятся? Сотника-то ратники выбирают, старосту тоже…

— Ладно, ладно, затараторила… — Настена слегка прижала палец к Юлькиным губам, заставляя ее умолкнуть. — Раз уж не рано тебе это знать, ведунья великая, слушай дальше. Каким бы мужским миром явь ни была, для всякого мужа есть мать — и есть все остальные женщины. Какой бы мать строгой, неласковой, даже злой, ни была, все равно это мать — самый близкий и самый родной человек в мире, который тебе зла никогда не пожелает, всегда поймет, простит, пожалеет. Всегда у нее сердце за тебя болеть будет, и всегда ты для нее ребенком останешься, даже если у тебя свои внуки по дому бегают. И есть женщины… ЖЕНЩИНЫ, которым дано светлыми богами ощущать любовь и заботу не только к близким, но и ко всем, или почти ко всем, кто рядом с ними обретается. Такие женщины и становятся Добродеями. Добродея ведь не имя, а прозвание… и призвание. Никто ее не выбирает, просто потихоньку, не сразу, так начинают ее величать другие женщины, до тех же высот любви и понимания поднявшиеся, уважение у ратнинцев заслужившие, а вслед за ними и все остальные.