Сборник памяти

Еще из домашних сентенций (может, они и не произносились, но были мне как-то известны): чем больше дитя слышит хорошей русской речи, тем дальше оно отходит от массовой культуры и не впитывает жлобскую, грубошерстную, невыразительную советскую речь. По этой же причине в доме не было телевизора, но это еще и для того, чтобы голова не замусоривалась советчиной, которая тогда постоянно звучала из телевизора. Родители купили его только в 1987-м году, когда советчина пошла к своему концу. А я к тому времени уже переехала в свою семейную жизнь, так что дома телевизора посмотреть так и не удалось!!!

По вечерам же пытались слушать (сквозь грохот глушилок) уже другое радио – «Голос Америки», но папа больше любил «Немецкую волну» – потому что хорошо знал немецкий язык и литературу, да и европейская интерпретация событий ему больше нравилась.

Очень часто мы с ним вместе слушали обыкновенное радио из радиоточки, по воскресеньям с утра передавали великолепную «Радио-няню» и радиоспектакли, причем Александр Павлович знал не только содержание всех пьес, и детских и взрослых, но и тексты всех песен, которые там пелись, а также имена композиторов, авторов слов и имена исполнителей.

Он любил слушать хор мальчиков, исполнявший чистыми детскими голосами пионерские песни (где он и они теперь?). Потом он все эти песни сам же и пел, так что скучать было некогда.

Кстати, он изобрел – не только известный итальянский писатель д’Аннунцио, но мой папа тоже – разные новые слова: типа – громкий мяв (о кошке Фене). В доме была спецтетрадка общественная на кухне, куда каждый мог написать что-нибудь новоизобретенное смешное. кормовуха (конверт с деньгами на хозяйство), псица и наконец, привившаяся в нашей семье вкусняпа, которую я пронесла в жизнь даже в свой офис и заставила всех сотрудников употреблять.

Как уже сказано, воспитывал папа в основном личным примером (марафонский бег по 21 км от Коктебеля до Феодосии – то есть половина марафонской дистанции, которая, как я с детства от него знала, 42 км 195 метров), или рассказами о необыкновенных людях – например, о героическом спартанском мальчике, которому лисенок съел внутренности. Правда, уже не помню, зачем.

Тогда же родилась фраза: «Откуды ты берешь информацию, что ты устала?» Я так и не смогла в течение многих лет ответить на этот вопрос.

Главной книгой детства была необыкновенно пронзительная книга «Мученики науки» (впоследствии бесследно исчезла) – дореволюционный сборник биографий ученых, в основном физиков и химиков, которые, ставя на себе эксперименты, платили порой собственной жизнью за прогресс в науке.

Воспитательное значение имела и проходившая на моих глазах многолетняя борьба моих родителей с цензурой. Борьба эта основывалась на том, что в своих работах Александр Павлович хотел печатать то, что считал нужным он, а не разное – институтское и другое – начальство. Он, безусловно, понимал новаторство своих идей и то, что они останутся в науке, и для него была еще и поэтому важна каждая строка.

Когда шла работа над сборником Тынянова «Поэтика. История литературы. Кино» (среди коллег родителей закрепилась потом аббревиатура ПИЛК), мне было 12–13 лет, и я не до конца понимала изнурительность каждодневной борьбы за эту книгу – главным образом за комментарий, который составлял 17 печатных листов. В скобках отмечу, что на мне лежало в основном хозяйственно-бытовое обеспечение авторского коллектива (Чудаков, Чудакова, Женя Тоддес, мой, как я называла его, ami), что занимало довольно много времени и было довольно нудно (очереди, поиски продуктов и пр). И значение этих лет в жизни нашей семьи я, конечно, поняла гораздо позже.

Одной из любимых книг моего детства был роман «Евгений Онегин», который А. П. знал целиком наизусть; у него было несколько любимых поэм, вторая была «Конек-Горбунок», и еще – «Кому на Руси жить хорошо».

…К очень ранним воспоминаниям относится запах стружки. Переезд моих очень юных тогда родителей в их первую кооперативную квартиру (аспиранты, они заняли деньги на два с лишним года у сорока или пятидесяти знакомых) сопровождался практически полным ее оборудованием собственными папиными руками. Были сконструированы и построены стеллажи для книг, откидной стол в кабинете, кроватка для меня. Еще многие годы папа совмещал столярные работы с научными… Такого гармоничного сочетания (свойственного, как мне ошибочно казалось, всем мужчинам) я больше ни в ком не встречала.

Может показаться, что все это – частная внутрисемейная жизнь. Но у Александра Павловича и в самом деле непостижимо сочеталась поэтика собственной «природной» жизни и поэтика как предмет изучения.

Я всегда считала, что понятия, разработанные А. П., термины, им изобретенные, навсегда вошли в научный обиход. Вещный мир, случайностность, поэтика Чехова, предметный мир литературы – все эти слова и словосочетания уже около 30 лет используются в научном обиходе.