Сборник поэзии и прозы

Однажды Зейнеп шла домой с работы. Она работала техничкой в бане. Очень устала. Вдруг, ни с того ни с сего, на нее с кулаками накинулась дама, обвиняя ее в каких-то ужасах. Точно уже не помню, но, кажется, она обвиняла ее в том, что Зейнеп якобы разносит сплетни по всей округе. А даме это очень не нравится. Она кричала и ругалась, ее слышно было по всей округе. И вокруг них уже собралась толпа зевак. Они смотрели, и только подкидывали масла в огонь. Интересно было им посмотреть, как две женщины будут драться. Они бы и подрались, если бы Зейнеп не молчала. Но Зейнеп только молчала и когда та закончила свой монолог, она ушла к себе домой, так и не проронив ни слова. Зейнеп жила одна с маленьким сыном. Поэтому она не хотела показывать свои слезы ребенку. Вытерла слезы, улыбнулась и вошла в дом, как ни в чем не бывало. Прошел месяц, а может и два, это происшествие стало забываться. Все текло, как обычно, своим руслом, пока в ее дверь не постучались. Открыв дверь, она увидела ту самую особу, которая накинулась на нее когда-то. Особа стояла с опущенной головой. Ей было стыдно. Зейнеп впустила ее в дом и угостила чаем. Встретила ее как дорого гостя. Та еще больше смутилась и заплакала. Она обняла ее как родную сестру и плакала. За чашкой чая, она рассказала, что нуждается в деньгах. У нее умерла мама, хоронить надо, долгов много и уже не дают в долг ни в магазинах, ни друзья. Почему-то в этот трудный момент все отвернулись от нее. И вот последней надеждой стала Зейнеп. Зейнеп, недолго думая, отдала ей все свои сбережения, которые она копила на квартиру. Комнату в доме она снимала, своего угла не было. После развода все досталось мужу, а они с сыном ютились по углам. И вот эти сбережения, которые она копила уже давно, отдала той женщине, которую она плохо знала, и вообще с ней не общалась, без всякой задней мысли. Просто было жалко, и она помогла, чем могла. Сказать, что та была в шоке — ничего не сказать. Она спросила у Зейнеп: «Почему ты мне помогаешь, ведь я тебя чуть нее побила тогда»? На что Зейнеп просто улыбнулась и сказала, что не держит на нее зла. Так они с Зейнеп стали лучшими подругами и дружат до сих пор.

Кактус

Легкий ветерок врывается в раскрытое окно, теребит легкую занавеску. В комнате никого, только Черный Кактус с острыми большими иглами злился на весь мир. Он спал, но этот ветер разбудил его и заставил встать с постели. Кактус ворчал, еще бы чуть-чуть и он бы поймал ту бабочку во сне и отобрал бы у нее кусок торта. Да что там торт! Весь мир был бы его!! Бабочка легкая, как тот же ветерок, парила от цветка к цветку, напевая незамысловатую песенку: «Ля-ля-ля ля-ля-ля… солнце это, это я! Как же, как же хороша»!

Кактус посмотрел на будильник — было уже полшестого. Еще полчаса можно было бы поспать! «Дурак ветер! Ну чего он добился!! Пора! Пора! Ну встал я и что?! Что я теперь делать буду в такую рань!» Кактус ворчал. Ворчал, как всегда. Он всегда ворчит, когда не выспится. Он подошел к окну, взял свои бумаги, которые никогда не заканчиваются, сложил в стопку и засунул в чемодан, готовясь выйти из дома на работу. Тут он почувствовал запах горячих вкусных булочек, которые пекла его мама. Очень обрадовался этому, даже повеселел было, но вспомнил, что мама умерла. Ее давно уже нет. А он так и не смог повидаться с ней из-за этой работы. Работа… работа… все время работа. Некогда к матери сходить, навестить престарелую, скучающую по единственному сыну, которому посвятила всю свою жизнь. Мама все понимала. Конечно, работа важная, государственная, ответственная. Она всем соседям хвасталась, какой у нее сын — начальник, директор мясокомбината! Правда соседки ее с ее сыном только на похоронах и познакомились. Кактус от нежелательных воспоминаний совсем скис и стал как горький перец, сгнивший на солнце. Булочки… снова эти булочки… Откуда этот аромат? Так могла печь только его мама. Он высунулся в окно, мотая головой налево-направо, пытался учуять, откуда идет аромат вкусных, сахарных булочек. Город еще спал, тихо посапывая в своих постелях. На улице никого, только дворничиха опять метет двор. Каждое утро, с шести и до восьми часов, она метет двор неизменно, как этот старый двухэтажный дом, сколько он себя помнит. «Ладно, — подумал кактус, — пора уже! Потом, вспомнив что-то, Кактус снова высунулся в раскрытое настежь окно и заорал во весь голос: