Сборник Поход «Челюскина»

13 февраля — день катастрофы. Катастрофа произошла в такое время года и в таком глухом участке Арктики, что на быструю помощь надеяться было трудно. Коллектив челюскинцев, технически почти обезоруженный, оказался лицом к лицу со стихийными силами зимней полярной природы.

Имелся запас продуктов, который можно было растянуть не более чем на три месяца, запас энергии для ограниченной радиосвязи — максимум на месяц. Многочисленность коллектива, женщины, грудные дети еще более осложняли положение. Все эти обстоятельства делали положение челюскинцев, пожалуй, более драматическим, чем положение любой другой экспедиции за весь период научного исследования Арктики.

Но 104 человека на льду были челюскинцами, а треть из них — коммунистами и комсомольцами.

Это конечно огромное преимущество, какого не знала ни одна из буржуазных экспедиций прошлого.

Челюскинцы сознавали это преимущество и гордились им. Даже больше: челюскинцы ощущали его как надежную опору, которая дрейфующий лед под ними делала таким же устойчивым, как твердая земля нашей родины.

Перед партийным руководством экспедиции встала трудная задача-сохранить коллектив челюскинцев в новой, суровой обстановке таким же единым, сплоченным, мужественным, дисциплинированным, каким проявил он себя на экзамене, в момент катастрофы. [118]

Практика двухмесячной жизни на дрейфующем льду показала, что под влиянием новых, суровых условий коллектив челюскинцев изменился, но изменился в сторону роста. Отдельные товарищи выросли просто изумительно. В палатках, раскинутых среди ропаков и торосов, они укрепили свое мировоззрение, как это можно сделать в лучших комвузах нашей родины.

Были, разумеется, и случаи обратного характера. Отдельные товарищи плохо выдерживали суровую действительность. Но таких случаев немного: два-три.

Погоды в лагере Шмидта они не делали.

День творения

Левый борт разорвало через полчаса после начала сжатия. С этого момента стало ясно, что «Челюскин» обречен. Обреченность была наглядной, очевидной, как таблица умножения. И все же искрилась надежда.

Надежда тлела до конца. Трюмы «Челюскина» наполнялись водой; нос «Челюскина» глубже уходил в море; на лед сбрасывали последние килограммы продуктов, начали прыгать на лед люди, а надежда, вопреки рассудку, тлела.

Наступила последняя минута, когда на тонущем судне оставаться было нельзя. Тогда сошел Шмидт, прыгнул капитан. Корма, поражая воображение, оказалась высоко в воздухе. На корме в грохоте и треске метнулась фигура Бориса Могилевича… Это был конец, бесспорный и неотвратимый.

А надежда все тлела. Какая надежда? Не знаю, может быть мы находились на грани того, чтобы поверить в чудо.

Через полторы минуты, ломая лед и разрушаясь сам, «Челюскин» стремительно ушел на дно, точно нырнул. Возникло короткое хаотическое кипение воды, пены, обломков корабля, бревен, досок, льдов. И когда кипение прекратилось, на месте «Челюскина» — майна, окруженная грязными, черными льдами.

Пока длились последние полторы минуты, никто не работал. Застыв на местах, мы созерцали последний миг «Челюскина». Только кинооператор Шафран крутил ручку своего аппарата. Я, взобравшись на небольшую льдину, чтобы было виднее, смотрел на «Челюскина» широко раскрытыми глазами, точно желая взглядом охватить все, все! [119]

Едва «Челюскин» скрылся под водой, большинство из нас, движимые чем-то общим, бегом бросились к майне. Я побежал в числе других. Помню, с каким чувством я уставился на зловещую майну. Это было чувство недоверия. Где «Челюскин»? Он должен быть тут вот! Почему его нет?… И вдруг из майны в том месте, где должна была находиться корма «Челюскина», из глубины моря вынырнула плоская зеленая, отвратительная льдина, какая-то трухлявая, изъеденная. Вероятно она долго находилась под днищем «Челюскина», дрейфуя вместе с ним.

Отвратительная льдина была как бы вестником. Она поставила точку над всей долгой хорошей жизнью, прожитой на «Челюскине». Не осталось ничего другого, как внутренне признать: «Да, «Челюскина» нет и не будет».

Надо было начинать какую-то новую жизнь.

Я оглянулся. Сотни и тысячи вещей в беспорядке разбросаны на снегу и льду. Пурга засыпает их. Ага! Вещи следует собрать в одно место, сложить в одну большую груду, иначе к утру не разыщем под снегом и половины.

Я вижу: уже не один десяток товарищей таскает и собирает. Они опередили меня. Пока я созерцал и «признавал», товарищи начали работать.

Я присоединяюсь к ним. Через несколько минут однако приходится работу прекратить.

— Товарищи! Сюда! Людей сосчитать! — кричал Бобров, помощник Шмидта по политической части. Он созывал на перекличку. Он стоял на невысоком ледяном холме, махал руками и кричал, кричал до хрипоты, пытаясь перекричать гуденье и рычанье норд-оста.

Рядом — высокий, сутулый, спокойный Шмидт. Борода его обмерзла. Держит руки в карманах пальто. Перекличка производилась по его приказанию.

На перекличку сбежались быстро и сплоченным полумесяцем опоясали ледяной холм, на котором стояли оба начальника. Шмидт вынул руки из карманов.