Сборник произведений

Очень приветливо встретив Александра Петровича, он с места в карьер объявил своему гостю, что на этот раз никакой ошибки быть не может и все показания звездного неба, неоднократно проверенные и другими специалистами, сходятся в одном: советская власть падет не позже, чем в конце птилетки. Затем, усадив Александра Петровича на кухонном табурете, Вадим Александрович вернулся к своему «Маздазнану», который уже угрожающе шипел, булькал, чавкал и плевался в кастрюльке. Ученый повар уменьшил огонь и стал пропускать сквозь терку различные овощи — материал для необыкновенно сложного салата.

Из комнаты, уловив знакомые звуки, пришел очень черный, очень толстый и очень красивый кот Мурка, сел у ног своего хозяина и, умильно глядя вверх, потрогал бархатной лапкой за штанину.

— Неужели и он у вас на морковку перешел? — предельно изумился Александр Петрович.

— Ну до этого еще далеко! Ему припасены потроха. Но он, бестия, знает — раз я тру салат, значит, скоро ужин…

Александр Петрович искренне позавидовал Мурке: «Маздазнан» не вызывал у него слюнотечения. Пожалуй, умнее было по дороге хоть ветчины прикупить, хотя есть ее с «Маздазнаном» граничило бы с перекрестным оскорблением. Чтобы не терять времени, Александр Петрович стал рассказывать свой случай. Хозяин очень внимательно слушал, хоть терку из рук не выпускал. Когда Александр Петрович кончил печальную повесть о необыкновенной встрече, салат уже поливался маслом и лимонным соком. Тщательно перемешав как будто весьма аппетитную массу, Вадим Александрович пригласил гостя к столу и, поглядывая на собеседника, словно укротитель на тигра, в котором не вполне уверен, заговорил примирительно:

— Но ведь, дорогой мой, не поливают керосином горящий дом только потому, что надо же что-то делать, а воды под руками нет?

— При чем тут горящий дом?

— А при том, что, не принеся никакой общественной пользы своим — извините за скверный галлицизм — «прюдством», вы можете очень повредить возможному духовному выздоровлению одного, пусть даже мало почтенного человека, и закрыть дорогу для других ему подобных.

— А! Формальный коррелят, значит! — заявил, вспоминая сегодняшний доклад Александр Петрович. — Из Кудеяра — в честные Питиримы?

— А почему бы и нет? Возможно, что и марксистский кошмар только предрассветная тьма перед небывалой духовной Зарей. «Когда зло начинает торжествовать — я воплощаюсь», — говорил Кришну… Мы, русские, душевно еще очень молоды — «бородатые младенцы», — как ядовито определил нас один немецкий злопыхатель — и у нас эти переходы из одной полярности в другую происходят запросто… Так что из-за проблематической и, в общем, бесполезной чистоты риз не стоит колеблющегося толкать навсегда в сволочь. Тем более, что ваш рыжий, быть может, прообраз будущего всей нашей страны…

И тут Махоненко понес такую возвышенную ахинею, что Александр Петрович пошел, как ключ, ко дну полного непонимания. Однако, как это часто бывает, из гордости не сдаваясь, в нужных местах произносил слова, которые при желании можно было счесть за реплики увлеченного собеседника. И так продолжал ничего не значащий для него разговор, пока не истощился Маздазнан.

Выйдя от Махоненко сильно после десяти, Александр Петрович затомился, что сказочный богатырь на распутьи. «Маздазнан», оказавшийся, в конце концов, много вкуснее, чем это можно было предполагать — в непривычном организме оставил все же недоумение и едва прикрытую потребность в какой-нибудь более отравляющей еде, а рацеи Вадима Александровича лежали в сознании подобно его морковкам в желудке: убеждая, но не удовлетворяя. Наконец, с утра назревшая потребность, грехом закрыть скуку бытия, тоже заявляла о себе. Правда, деньги были, но это были немцевы деньги. Каждая тысяча, прежде чем уйти из кармана, могла, казалось, как строгая гувернантка, погрозить предупреждающим пальцем разболтавшейся совести Александра Петровича. И все-таки — будто стрелка компаса на север — он повернул к Монпарнассу, уверяя самого себя, что поедет искать Секирина и затем сядет на вокзале в метро.