Сборник произведений

Александр Петрович, кстати, и не обольщался. Его соседка из новых интеллигентов и новых эмигрантов успела прочно акклиматизироваться в Европе: «шикарно» одевалась в «Юнипри», умудрилась парижским лифчиком наполовину смирить великодержавное буйство своего славянского бюста, от доски до доски прочитывала женский журнал «Она» и даже бегала по абстрактным выставкам, но в нравах сохранила царевококшайскую чистоту. Не без незначительных отклонений, впрочем… Первый ее муж остался где-то в Советском Союзе и вообще был смутным мифом неустойчивой молодости: во время осадного положений Марина Гавриловна засиделась у добрых знакомых, осталась ночевать и, по тесноте, случайно переспала с хозяйским племянником. Потом повторила этот факт, уже не опираясь на осадное положение. Потом вошла во вкус и, когда обозначился ребенок, записалась в ЗАГСе. Второго мужа — француза — Марина Гавриловна нашла в немецком плену только для того, чтобы выехать в Париж и — как водится — во Франции сразу же разошлась с ним (вернее, он с ней). А третий супруг, шофер-таксист, неплохо зарабатывающий, видный мужчина (хоть и на двадцать лет ее старше) подвернулся как раз в тот момент, когда молодая женщина стала серьезно уставать от работы в ателье и потянулась к семейственности. Само собой разумеется, что все внесемейные антракты тоже были меблированы кое-какими мужскими тенями, но все это были только тени и не более.

И Александр Петрович, не продолжая фривольной линии, серьезно осведомился, чем, собственно, он может служить.

— Хочу просить вас быть крестным отцом, — жуя папиросу и выпуская дым изо рта, носа и даже, кажется, ушей, с торжественностью, прикрывающей как будто некий конфуз, прорекла Марина Гавриловна.

— Как? Вы хотите креститься?! — растерялся Александр Петрович, перед мысленным взором которого встал тот Страстной Четверг, в который он привел искавшую кого-то Марину Гавриловну в церковь. Сначала она озиралась с видом марсианина в главном зале Нью-Йоркской биржи, а потом, когда стали читать Евангелие, заскучала, вытащила из сумочки новую книжку «Она» и, прислонившись к колонне, стала рассматривать весенние моды. Александр Петрович еле отстоял ее от готовых линчевать наглую грешницу церковных «жен-мироносиц». — Так вы хотите креститься?! — растерянно повторял он и думал: «вот он, Кудеяр-то!»

— Да нет же! Меня в СССР бабка тайком от родителей крестила, — все так же сквозь дым и огонь папиросы разъяснила Марина Гавриловна. — И назвала меня старушка — Божий дар, Марьей… Это я сама себя в Марину переделала… А теперь вот хочу своих пацанов крестить. Есть, оказывается, такое «Братство Святого Равноапостольного князя Владимира» (словно по-санскритски — с подчерком — выговорила она), которое дает русским детям стипендии и устраивает для них летние лагеря почти «за безденьги». Однако берет только крещеных… Я уже пококетничала на эту тему с нашим отцом Аполлодором. Он, конечно, благословил обеими руками и уже стал натаскивать по четвергам моих братьев-разбойников на свой опиум…

Если бы дети родились от первого мужа, который был комсомольцем настолько «в линии», что впоследствии сам упек свою молодую жену на пять лет лесозаготовок, — наследников, конечно, назвали бы Владилен (Владимир-Ленин) и Марксен (Маркс-Энгельс), но настоящий отец, хоть и русский по паспорту, но национальности и религиозной принадлежности туманной — обрядами не интересовался и охотно согласился с женой, когда она предложила оставить детей до совершеннолетия некрещеными и дать им такие универсальные имена, которые не задевали бы всегда шовинистические европейские уши. И Марксен легко и просто сократился в Марка. Зато с Владиленом пришлось повозиться. В конце концов стал он — совсем не в рифму — просто Жоржем.

— А как же теперь вы хотите назвать ваших детей? — осторожно осведомился Александр Петрович.

— Ну, имена остаются те же… Отец Аполлодор их приемлет… Так что же — соглашаетесь?

— Я вам очень признателен за честь и прочее, но, вы знаете, я безработный и у меня даже денег на крест не найдется!

— Пустяки! Займем! — отмахнулась Марина Гавриловна, несмотря на всю циничность клещевого своего практицизма, бывшая в корне доброй и, не только по мужиковой линии, отзывчивой.

— Но я же, милая Марина Гавриловна, даже «Верую», которое полагается во время обряда читать крестному, порядком позабыл!

— И это предусмотрено! Отец Аполлодор сам мне сказал: передайте куму, что по нашей общей греховной слабости и во избежание возможной заминки «Верую» у меня обычно исполняется хором… Не поп, а конфета… И даже когда на не совсем перезрелых грешниц руки возлагает — получается, как будто некоторая духовная польза… Так что же — соглашаетесь?

— Только для вас, Марина Гавриловна!

— Ну, ладно. Спасибо. За мной не пропадет… Одначе перекурила, отдохнула — пора и в поход…

И заметив, что Александр Петрович собирается запрячься в ее авоську, насильно отобрала у него сетку: