Я превратился в тонкую свечу,
Меня осталось меньше половины,
И мама повезла меня к врачу,
Профессору, светилу медицины.
Меня коснувшись ежиком седым,
Проговорил он голосом усталым:
- Да здесь все ясно. Парню нужен Крым.
И яблоки. Побольше. До отвала.
О чем, о чем профессор говорит?
О бронхах, легких, перебоях сердца…
Ах, да, болезнь. Хронический бронхит…
Но яблок нет. И Крым сейчас у немцев.
К чему сейчас о Крыме вспоминать?
И обо всем, что с нами приключилось?
На что нам оставалось уповать?
На лучший жребий, да на Божью милость.
Наверно, пощадил меня Урал –
Случались в жизни чудеса и были –
Я вдруг без яблок поправляться стал,
А Крым лишь год спустя освободили…
Воспоминанье о забытом слове (из цикла "Мое военное детство")
Из истории Великой Отечественной войны
У памяти непредсказуем взгляд –
Вот и сейчас нежданно отыскала
Забытое с войны словечко «лярд» -
Топленый жир, продукт свиного сала.
В те дни всегда, всегда хотелось есть,
И днем, и ночью – это было нормой.
Но шел конвой, и вот благая весть -
Прошел сквозь мины, субмарины, штормы.
Чуток поесть, забыв, что над тобой
Раскинулось военное ненастье…
Кусочек Хлеба.
Тонкий Лярда слой.
И Кипяток.
И это было – Счастье!
Зима 1837 года
А в Петербурге стынут облака,
Пуржит метель отчаянной поземкой,
И рана у России велика,
И смерть витает над застывшей Мойкой.
Чуть освещен притихший кабинет,
И в позолоте переплеты книжек.
Диван. Подушки. Восковой поэт.
Минута расставанья ближе, ближе.
И Спаса в церкви неподвижный взгляд,
И слышатся молитвы отголоски,
И шепотом жандармы говорят,
И безутешен плачущий Жуковский.
Несчастья полноводная река,
И месяц, круто выгнувший подкову,
Подернутые скорбью облака,
Еврейский Новый год в России
Рош-а-шана,* еврейский год в России
Был начат, как обычно, сентябрем.
Народного артиста пригласили
На Новый год. И он запел о том,
Как «ехали домой дорогой длинной»,
И как ямщик смахнул слезу с лица.
И снова пел торжественно-картинно,
Что «у красотки сторож у крыльца».
И вновь вещал с напористою силой
О том, что «труден нашей жизни путь».
Но тут его старушка попросила
Еврейское исполнить что-нибудь.
Артист тому ничуть не удивился,
Улыбка губы тронула его,
Смущенно перед залом извинился,
Сказав, что он не знает ничего.
И снова пел торжественно и громко
И бодро в такт притопывал ногой.
А за кулисой детская ручонка
Флажок держала бело-голубой…
-----------------------------------------------
*Рош-а-шана (иврит) – голова года
Память брезжит, как в ночи рассвет...
Н.Гоголь «Тарас Бульба»
Память брезжит, как в ночи рассвет,
Обрываясь медленными клочьями,
В том тумане томный лик воспет,
А за ним – скупые многоточия.
Размышляю, душу теребя,
Как Тарас, объят тоской угрюмою –
Я тебя придумал для себя,
И тебя же для себя раздумаю.
В кабачке "Гамбринус"
Мы в Одессе, в кабачке «Гамбринус»,
Горожане жадно пиво пьют.
На пластинке-диске «Наутилус»
Электронный создает уют.
У кого-то – жуткое похмелье,
У кого-то – сумерек закат.
Здесь давно в одесском подземелье
Обретался Сашка-музыкант.
Никакого не было оркестра,
Только Сашка, да собачка с ним.
Сашка, доморощенный маэстро,
Музыкант, воспетый Куприным.
Как играл он в зале вечерами
На чудесной скрипочке своей!
Грузчики с лопатами-руками
Одобряли: «Правильный еврей…»
Он собою заполнял «Гамбринус»,
Заставляя «Фрейлахс» зал плясать.
Разве может мощный «Наутилус»
Что-нибудь подобное сыграть?
Мы уходим – море перед нами,
Виснет в небе месяц-господин.
Вслед глядит татарскими глазами
Александр Иванович Куприн.
Ночлег под Рязанью
На земле рязанской ночевали,
От шоссе отъехав две версты.
Ах, какие дивные стояли
У палатки желтые цветы!
А грибов коричневые шляпки!
Сколько их! Сплошной стоят стеной!
Ты, снимая поварешкой накипь,
На костре варила суп грибной.
В стороне – село, заметны крыши.
На пригорке – церковь без креста.
Здесь стихами перелески дышат.
Чувствуешь? – Есенина места.
Случай с книгой Есенина
Лилась потоком осени вода,
Даря зиме короткую поблажку.
Они явились ночью, как всегда,
И предъявили ордера бумажку.
Все повернули в доме кверху дном
И что-то долго за столом писали.
Пошарили зачем-то за окном
И кочергой в печи пошуровали.
- А это что?! - взволнован молодец,
В руках чекиста неприметный томик.
Пожал плечами сумрачный отец:
- Сергей Есенин. Самый первый сборник.
- Есенин? Тоже к делу приобщим.
Из царских лет хранится – не случайно!
- И так уже достаточно за ним,-
Листая книгу, выдавил начальник.
Он обыск весь в руках ее вертел –
Видать, натурой оказался тоньше…