Сборник рассказов

… На «съемочной площадке» в рыжем свете фонарей хлестал всамделишный дождь. У тротуаров набухли смачные лужи. Притихли спящие особнячки. Все выглядело тоскливо и вовсе не лирически.

— Здесь чернуху в самый раз снимать, — вздохнул Петруша и, взяв у меня ключи, полез на чердак. Оттуда, наполовину вывалившись из полукруглого окна, с камерой наперевес, установил кадр.

Рафик отметил мое место прилепленным к асфальту листом «Экстра М», поставил в подворотне маг с барсуковской песней — для настроения. Они эту «балладу» раз пять подряд записали. Серж на «девятке» скрылся, чтобы внезапно появиться на моем пути и жестоко промчаться мимо. К нему я ринусь, выпячивая грудь в кружевном бюстгальтере и едва держащуюся на плечах черную «рокерку».

— Дрожишь? — Посочувствовал Раф, прежде чем покинуть кадр. — Хлебни, а то микроба схватишь. — Он протянул мне пластиковую флягу. — Да не бойся, горячий кофе.

У меня действительно дыхание перехватило от жара:

— Коньяк?

— Спирт. Мастерски разведенный самогоном. Еще два глотка без разговоров. Теперь творческий процесс хорошо пойдет.

Рафик исчез. Я осталась одна с непередаваемой легкостью бытия во всем теле, согретом «кофе». Мои длинные влажные волосы, пахнущие дождем, трепал ветер. Любовно ласкала ноги поднимающаяся выше колен лайка узкого голенища. Я чувствовала себя легкой и дерзкой, как улетающая на шабаш ведьма. Я была вечной возлюбленной и портовой девчонкой, знающей что почем, откровенной шлюхой и ведьмой, колдующей на золоте и разбитых сердцах…

Из–за поворота сверкнули фары белого автомобиля, я рванулась навстречу, как на свидание с Единственным счастьем… «Же теме…», — всхлипнула Барсукова на заезженной кассете. Взвизгнули тормоза, посыпалось разбитое стекло, что–то тяжелое шарахнуло меня в бедро и отбросило на тротуар… Холодный асфальт под горящей щекой, разорванная до пояса юбка — хорошо! Я знаю, он изменится, он по–настоящему полюбит меня, глубоко и самозабвенно. Будет сидеть на кухне и следить своими горящими цыганскими глазами, как я жарю ему картошку. Нет! Серж станет знаменитым, не хуже Лелюша, мы поедем в Канны, чтобы забрать золотую пальмовую ветвь… Сквозь опущенные ресницы я видела, как убегали от меня, лежащей под дождем, два автомобиля: белый и темный с желто–красной полоской габаритных огней. Веселые огоньки, как в парке аттракционов, — вначале удаляются, а потом возвращаются вновь…

Я попыталась поднять голову — задним ходом прямо на меня двигался автомобиль. Желто–красная праздничная гирлянда мигала совсем рядом. Хлопнула дверца, кто–то склонился надо мной, наступив сияющими ботинками прямо в лужу.

— Ты как? — Рука осторожно отвела от моего лица мокрые волосы.

— Бьен.

— Встать можешь.

— Сова. — Я села, сжимая идущую кругом голову.

— Какой–то подлец вылетел прямо на меня, разбил фару, попытался удрать, толкнул тебя и смылся. Догонять я его не стал… Попробуй подняться. — Мужчина распахнул дверцу и помог мне принять вертикальное положение.

— Тре бьен! — Пошатнувшись, я рухнула в кресло.

— Голова болит? Едем в Склиф! — Спаситель прижал к моей саднящей щеке носовой платок. Я переместила его к носу — ну что за аромат, — Париж! «Же теме… же теме…».

— Ты здорово набралась.

— Категорически не пью. В больницу ехать отказываюсь.

Я с вызовом повернулась к нему. Непокорные каштановые пряди, подбородок с ямочкой, синие внимательные глаза. И тут я поняла, что пьянство — великолепная штука!

… Отбросив мои мокрые вещи, он укутал меня в свой махровый халат. Жарко потрескивал камин, на столике дымился чай, распространяя восхитительно–лечебный аромат малины. Он сидел рядом, в рубашке с засученными рукавами и болтающейся «бабочкой». Он был похож на того единственного, которого гордая принцесса ждет всю свою жизнь.

— «Же теме…», — бормотала я, не в силах вспомнить ни одного русского слова.

— Насколько я понял твою песенку, — это вольный перевод Пушкинского «Признания»: «Я вас люблю, хоть я бешусь, хоть это труд и стыд напрасный. И в этой глупости несчастной у ваших ног я признаюсь…», — почти пропел завораживающий баритон.

— Верно… Куда лучше звучит. Какая же я дура…

— Ты «славная девушка, верящая в спасительную ложь. Но ложь — всегда унижение». — Он протянул мне дымящуюся чашку.

— Да… так говорил отец Никодим.

— Кому отец, а кому брат. Я ему по–родственному мансарду под редакцию отдал. Вроде как бы к небесам поближе… А знаешь, что он еще про тебя сказал? — «Таких не соблазняют. На таких женятся.» Сообразительный, а ведь старше всего на пять лет… Да ты чай–то пей. И называй меня, пожалуйста, Мишей. О, кей? — Он закинул ногу на ногу, продемонстрировав совершенно босые ступни.

— А где ботинки? Я их узнала еще там, в луже. Но не поверила. — Я улыбалась, раскачиваясь на волнах сказочного опьянения.

— Верно: ждала дружка, а подвернулся нервный забывчивый тип, оставивший в офисе очень важные для поездки бумаги.