Сборник рассказов

Плакали - средне, одна только супруга, что вполне естественно, рыдала, да еще сестра. Мамы и отца у Григория Петровича уже давно не было. Двое друзей вообще не пришли. Почему-то появилось человек пятнадцать - из спортивного общества велосипедистов - совсем никому не знакомых людей.

- Шляются тут всякие, - недовольно ворчала бабка Агафья. - Покойник ведь не пьяница был запойный, чтобы знать всю Москву, всех собутыльников. Он был человек тихий, ответственный. О семье заботился.

- Безобразие, да и только, - подтверждала другая родственница. - Покоя даже в гробу не дают. Так вот и всю жизнь маешься, маешься, кричишь, ищешь чего-то, а потом и вознаграждения никакого нет, одно хамство. Ляжешь в гроб - и тебе же в морду наплюют...

- И не говорите, - шептала третья родственница, - ребята-то эти, незнакомые, наверняка навеселе...

А на дворике между тем, за кустами, расположились двое соседей Григория Петровича - Николай и Сергей, расположились для выпивки.

- Ну что ж, помянем, - сказал один.

- Помянем, - ответил другой.

Помянули, выпили, а Сергей вспомнил:

- А покойник-то нехорошо себя вел перед смертью...

- Почему нехорошо? - насторожился Николай.

- Драться все время лез. Чуть что - в морду, хотя и больной уже был, все понимал, к чему дело идет.

- Не может быть, - ужаснулся Николай.

- Факты, - упрямо подтвердил Сергей, потом задумчиво добавил: - Может, жизнь такая пошла, крутая.

- Да чего ж перед смертью в морду?

- В самый раз. Но не думай, что он только хулиганил. Когда один оставался в квартире, криком кричал, я слышал, у нас стенки тонкие.

- Людей всех жалко, - проскрипел Николай. - Не мог он, наверное, понять: как это - тело - и вдруг его нет. У него тело было добротное, не то что...

- Помянем, - проскулил Сергей, и они помянули.

Между тем в зале наступило какое-то затишье. И тогда у входа появился сам Григорий Петрович, живой. Незаметно так появился, тихо, как словно вошла потусторонняя птица. Сначала никто и внимания не обратил: ну, вошел человек, наверное, собутыльник, хочет проститься с Григорием Петровичем, который в гробу. Сам Григорий Петрович, или, вернее, Григорий Петрович, который в гробу, и не пошевелился: лежит и лежит. Сразу видно: мертвый человек. Но живой Григорий Петрович все к нему подвигается, медленно, но верно. Наконец жена первая закричала:

- Гриша!

Да, Гриша, и пиджак тот же самый, и, главное, то неуловимое в походке ли, в улыбке, по которой сразу знаешь: это ОН, в данном случае Гриша, Гуляев Григорий Петрович собственной персоной. А другая собственная персона лежит на постаменте, в торжестве, в цветах, тихая.

Наталья Семеновна еще раз расширила глаза и грохнулась наземь: Гриша!

Откровенно говоря, почти никто ничего не понял: бросились к супруге, думая, что у нее инфаркт, а на живого Григория Петровича смотрели только несколько человек, остолбенев.

Сестра его родная, Елизавета Петровна, отличавшаяся вообще жестким характером (иногда она ночевала и под поездом), чуть-чуть подошла к живому Григорию Петровичу и спросила:

- Кто ты?

- Тот, кто в гробу. - И живой Григорий Петрович подошел к мертвому Григорию Петровичу. Похолодевшая сестра его тоже приблизилась. Остальные стояли или возились около супруги. Некоторые в стороне - просто шептались.

Живой Григорий Петрович пристально и, правда, довольно мрачновато смотрел на свой труп. Все цепенея и цепенея, Елизавета Петровна спросила:

- А это кто? - кивком показывая на покойного.

- А это я, - сумрачно ответил Григорий Петрович.

- Гриша, но ведь ты говоришь, ходишь, - бормотнула Елизавета, и один глаз ее обезумел.

- Ну и что? - насмешливо проговорил живой Григорий Петрович. Потом, как бы извинительно, кивнул на себя, мертвого, и пожал плечами.

- Как ну и что? - ужаснулась сестра.

- А вот так, - и Григорий Петрович повернулся к ней, готовой упасть. Ладно, Лизок, ты вот что: передай Наталье - я к ней сегодня вечером попозже приду. Только пусть Вовку не берет обратно. И пускай приготовит ужин: яичницу с колбасой, кефиру, булочек. Водки не надо.

- А я? - нежно прошептала сестра.

- А чего ты? Мы с тобой и так родные.

Живой Григорий Петрович несколько раз важно прошелся около своего гроба, остановился у головы, потрогал цветы, свои поседевшие, уже неживые волосы, тлеющий желтый лоб, незаметно дернул себя за мертвое ухо. Потом взглянул на сестру.

- Вот что, - шепнул он. - Если Наташка боится, то пусть спит, скажи ей, пускай спать ложится, если пугается. Я сам разберусь на кухне, кусну, а потом к ней прилягу...

И Григорий Петрович уверенно, но все-таки скорбно пошел к выходу, повернувшись задом к себе, мертвому. Большинство провожающих не знали его как следует в лицо и к тому же вообще ошалели, так что он беспрепятственно вышел из залы.

Правда, какой-то мальчишка, признав в нем покойного, хотел схватить его за руку, но в последний момент не решился.

Три человека, хорошо знавшие Григория Петровича, лежали на полу в обмороке. Один же просто сидел и бил себя в грудь кулаками, как бы в беспамятстве. Другие все еще откачивали Наталью Семеновну. Некоторые бормотали о галлюцинации.