Сборник рассказов

- Хватит о сурьезном, братцы, - просюсюкал он, глядя на двухголового. Чево вспоминать-то. Я и то плохо помню, как умер и как мной стали помыкать.

Павлуша хохотнул.

- Хорошо, скажу. Кровь, кровь и страдания других существ были мои кормильцы когда-то,- умилился он. - Но это было так давно, так давно. Теперь я не занимаюсь такими пустяками. А когда-то они поднимали мой тонус. Ух, как вспомнишь некоторые мои жизни, свое детство по существу, но какой размах при этом, какой размах! Я натравливал этих существ друг на друга через контроль над их сознанием, а сам был невидим для них и пил их энергию, которая освобождалась в момент их гибели.

Павлуша вдруг заговорил почти философским языком, и этот переход с полууголовного языка на возвышенный ошеломил даже медведя, у которого опять вспыхнул угасающий ум ада и желание выхода из него. Он владел праязыком и потому понимал Павлушу.

Но Павел видел его мысли. Вдруг какой-то искрой в уме медведя прошло воспоминание о смягчении мук в аду, об этом, как он считал, неизменном подарке высших сил обитателям ада. И тогда медведь заревел.

И это было расценено как знак, как сигнал к подлинному веселью.

Павлуша искренне хохотал, вспоминая жертвы своих действий, ибо многим жертвам в последующих жизнях везло, пусть очень по-своему, но везло. Павлуша чистосердечно - правда, некоторые сомневались, что у него есть сердце, радовался за них.

- А я попляшу! - закричал труп, карабкаясь на ноги.

И он все-таки пустился в своеобразный пляс, вдруг почувствовав, что его хозяин немного отпустил путы своей магии над ним, неизвестно, однако, почему. Но труп и не задумывался (вообще, задумчивостью он не отличался): он просто стал вдруг самодовольным (точно почувствовав полусамостоятельность) и плясал так лихо, как никогда не плясал, будучи живым. Подплясывая, он еще пел песню, но поневоле трупную, про гниение в нежных могилах.

- Ох, Женя-то наш, Женя! - то и дело охал Павлуша, хлопая в ладоши.

Двухголовый тоже вышел на орбиту, но как-то более застенчиво и скромно. (Труп же разгулялся вовсю.) Вышедши, одна голова его, Эдик, бесшабашно поцеловала другую голову, Арнольда. Та подмигнула. И потом, перебивая труп, обе головы разом запели. Это была долгая, заунывная песня про снега.

- Люблю жизнь, - пришептывал про себя Павлуша, наливая себе рюмку за рюмкой и поглядывая на окружающих.

Медведь положил морду на стол и мигом слизнул полкило ветчины.

- Пусть мишуля кушает побольше, - осклабился Павлуша. - После ада-то ему и надо поправиться и подвеселиться. Мишуль, - обратился он к медведю, а были ли у тебя в аду-то друзья? Расскажи о них, хоть ревом. Или в аду друзей не может быть, а? - и Павлуша громко захохотал.- Ну тогда о соратниках! - Он посмотрел на мишу: тот уставился на духа своими добрыми звериными глазами. - Ну что, нет членораздельной речи, так подумай, а воспоминания твои я увижу и перескажу нашему обществу, - и Павлуша подмигнул трупу.

Медведь моргнул своими двумя глазами.

- Ну вот, миша, миша, вспоминай ад, тогда дам колбасы, - и Паша встал, держа в руках батончик колбаски.

Медведь потянулся к ней.

- Нет, нет, вспоминай!

Двухголовый и труп, взявшись за руки, в экстазе веселья и забвенья, подошли поближе, чтоб послушать.

- Вспоминает, - проурчал вдруг Павел, придерживая колбаску. - Но смутно, смутно... Вот вспоминает существо одно... Детоеда... Да, да, развеселился Павлуша, - именно детоеда... В огне утроба его... Миша, миша, не возвращайся... Сник, не хочет вспоминать: больно. Ну ладно, жри, - и Павлуша бросил в пасть медведю колбасу.

И тут все совсем обалдели и закружились от прилива счастья: медведь вошел в круг, чуть не приподнялся на две ноги, и все они трое так и заходили кругом, подплясывая. Двухголовый запевал, но только одной головой.

Вдруг Павлуша посерел и резко, хлопнув в ладоши, произнес:

- По местам!

Все кинулись на места.

Труп в свое кресло, двухголовый на стул, а медведь прилег в стороне.

Глаза Павла зловеще загорелись.

- А теперь о будущем вашем буду гадать, - произнес он. - О судьбе вашей жизни.

Воцарилось сумасшедшее молчание.

Павел совершил какой-то ритуал. Глаза его устремились в созерцание.

- Ну вот и все, - громко сказал он потом. - Все три участи как на ладони.

И он обратился сначала к двухголовому:

- Твоя судьба, драгоценнейший, такова: тебе отрежут одну голову.

Потом он повернулся к медведю:

- Твоя же участь, миша, другая: тебя весьма скоро убьют и зажарят в лесу.

Павел посмотрел на труп.

- Женя, а у тебя рок особый: твой хозяин через месяц сойдет с ума и будет с твоей трупной жизнью выделывать такое... что ой-ей-ей... Твоя судьба всех ужасней. И умереть снова, второй раз, не дадут.

Гости оцепенели.

Первым опомнился медведь и зарычал. Слюна потекла у него из пасти, и он бросился на Павлушу, чтобы вгрызться в него. Но Паша, волею своею нарушив контакт между светом и зрачками нападавшего, сделался невидимым для него и, переместившись в другой угол, посмеялся.