Сборник рассказов

— Да есть, есть, Сань. До призыва еще месяц, Марк и не клал никого, — я покосился на книгу. Никого — обозначало бодрых энурезников, служивших сырьем основного гешефта нашего бравого партайгеноссе Фридмана. Их веселые стаи, слетавшиеся в психоневрологическую больницу № 3, предваряли две очень важные вещи: начало лета и середину осени. По ним можно было сверять биологические часы.

— Давай мы тут у вас полежим пару недель, пока идет проверка. Ну, там нервный срыв, еще чего пусть Марк нам напишет.

— Что напишет?

— Корочэ, сто тысяч. Тридцать тэбэ, дорогой, — милосердно влез Вардан Хугедович и пожевал губами. Эта весть взволновала меня, и я спустил ноги с кровати. Силы небесные! В голове нестройно пели ангелы.

Тридцать тысяч!

Тридцать дней нирваны для нищего философа.

Двести сорок три способа получения удовольствий. Семьсот пятьдесят причин их бездарно потратить. В разуме испарялись табуретовка, маленькая любовь и большие планы на будущее. Я вновь глядел на этот мир чистыми, восторженными глазами ребенка. И верил в его глубокий гуманизм. Он омывал меня изможденного девятым марта теплыми волнами. Я встал и пошел, как и было велено.

Все молча сидели, и наблюдали мои сборы. Все одиннадцать, а двенадцатый, которым оказался Саня, копался в объедках на столе.

— Хлеб есть у тебя? Мне бы хлеба.

«И вина», — почему-то подумалось мне. Заплаканная Лия Тимофеевна отвернулась, когда я натягивал штаны, но мне было плевать.

* * *

И если бы в этой Вселенной и существовали самые большие хлопоты и неудобства, то они были бы сосредоточенны в единственном листике, который рассматривал главврач Марк Моисеевич. Исторгнутый обезумевшим горздравотделом он нес печать Сатаны и был озаглавлен: «Праздничные мероприятия, посвященные юбилею городского отдела здравоохранения». И что особенно печалило милейшего доктора Фридмана, так это приложенный к официальной бумажке «Сценарий проведения торжеств».

«Гой еси, добры молодцы»,

— было написано вверху. -

«Выходит гусляр с гуслями».

«Что вы все провалились», — думал тишайший доктор и заново перечитал. — «Выходит гусляр с гуслями».

В это трагическое мгновение я открыл дверь в кабинет.

— Можно, Марк Моисеич? — он посмотрел на меня поверх очков.

— Что-то случилось? — беспомощно произнес эскулап.

В принципе ничего. Да и что может случиться на нашей маленькой планете, отделенной от остальной Вселенной синими воротами? Так, пустяки. Девятое марта и Саня Акимов, притащивший толпу страдающих от сложного мироустройства. Я обстоятельно изложил план светлевшему на глазах доктору Фридману.

— Это нужно серьезно обдумать, голубчик. Серьезно! — произнес он и с ненавистью отложил источавшее миазмы послание. Серьезно обдумать означало только одно, Марк Моисеевич хотел больше. Ну, скажем восемьдесят. Я припомнил две оливки в машинном масле, а потом согласился. Пусть мои удовольствия сократятся на треть, против этого я не возражал. Было легко иметь хоть что-то, не обладая ничем. С этими мыслями я потянулся к выходу, храня в душе благую весть.

И был день.

Уже к вечеру, как раз на ужин, из города прикатили. Людям вообще свойственно когда-нибудь и где-нибудь появляться. Они появляются на работе, дома, в театре, в камерах предварительного заключения, застревают в лифтах, толпятся в маршрутках, наступая друг-другу на ноги, их кладут в гроб, в конце концов. Но только счастливчики прибывают к ужину. Поголовье этих существ невелико, но они существуют, доказывая этим фактом величайший гуманизм Вселенной. Иначе всем бы просто тотально не везло.

Я сонно сидел на крыльце, провожая медленное время, текущее вдоль ограды, когда в калитку протиснулся оперуполномоченный Жуков. Глаза его были светлы, а папка, зажатая подмышкой, хранила мудрость. Серое пальто сидело на госте безукоризненно. Он недоуменно глянул на ржавый остов машины огнеборца подполковника Коломытова, почившего в ноябре и храбро потопал по дорожке. Почесав затылок, я вернулся к созерцанию. Щедрые дары благословенного Вардана Хугедовича грели мой правый карман.

«Блаженны праведники, наделяющие благостью», — подумал я.

Что думал об этом оперуполномоченный осталось неизвестным. Может быть, ничего. А может и наоборот, он нес в себе такую силу мысли, от которой, наш вечно ждущий папу космонавта, Петя — чемодан бросил бы свои искания и наконец-то выздоровел. Хотя бы до той меры, что позволила ему существовать в том безумном мире, царившем за воротами. Что же он думал, этот целеустремленный человек? Что? Никому это не было интересно. Планета вращалась под ним, люди заботились своими мелкими делами, а он шел, приподняв чисто выбритый подбородок.

— К вам поступили сегодня Дзоев Вардан Хугедович, Акимов Александр Николаевич, Тополянская Лия Тимофеевна? — спросил гость, устроившись напротив милейшего доктора Фридмана. Тот как раз ужинал, поглощая котлеты с макаронами.

Марк Моисеевич аккуратно подцепил кусок котлеты и вздохнул.

— Поступили, поступили, товарищ милиционер.

— Полицейский, — строго поправил его собеседник, и сглотнул слюну, — и не товарищ, а… Не товарищ, а хм… Иван Алексеевич.