Сборник рассказов

— Денег нет! Тут очередь! Читайте объявления на стене! — Марк Моисеевич объявления читать не любил и связи между чтением мелкого машинописного текста, пресыщенного сослагательными оборотами и обменом денег не видел.

— Будьте любезны, — с нажимом произнес он, и его потное лицо в маленьком окошке сменила задумчивая голова Вити Чурова, который уже пять лет, как был Лениным. Ильич, умильно глянув внутрь таинственного отверстия, прикусил зубами малюсенькую полочку перед окошком. Так он и остался стоять, пуская пузыри и рассматривая служительницу Мамоны исподлобья. Горящий взгляд вождя обещал ей всяческие неудобства и внушал опасения за судьбу малолетних внуков и скромного огородика на окраине.

Все! Аллес капут! Мгновенное превращение бумаги в бумагу. Тайны коптских мудрецов. Огни святого Эльма. Все эти чудеса предстали, стоить заметить, за невеликую мзду в двадцать процентов. Вот оно истинное торжество дружбы народов, перекрестного опыления и единения жителей закавказских республик, торгующих всякой всячиной со скромным доктором, давшим клятву лечить людей. Возражавших, а это было проделано в пяти сберкассах, не было. Да и кому возражать? Пете — «Чемодану», у которого папа космонавт и уже тридцать лет на орбите? Не советую, особенно если у Пети под рукой спички.

* * *

Трудоустроен — никогда не любил шинельную канцелярщину. Но это так звучало. Я был трудоустроен и жил в сторожке в парке. Панцирная сетчатая кровать с непременным углублением для рюкзака. Трогательная забота о горбатых. Тумбочка из палаты и солидный шкафчик с рубильником на стене. Синяя краска по плечи и мажущаяся побелка. Хорошо хоть решеток на окнах не было. Скромный, но вполне достаточный интерьер.

Един в трех лицах, вот кто я — дворник, санитар и сторож при калитке. Раздва-, разтраиваешся встречая свою фамилию в зарплатных ведомостях. Шизофрения, как оказалось, обязательное приложение к работе в таких местах. Впрочем, за зарплату дворника и санитара я только расписывался. Убирали и, по всей видимости, ухаживали за собой сами граждане республики имени М.М.Фридмана.

Жизнь тут мерялась светом, темнотой, дождями, редкими машинами, которые я впускал на территорию — всем этим малозначащими вешками, мусором, который несет весенняя река. Вот бревно, а там тряпье, а это житель села Вышние Пены, неудачно сходивший на рыбалку. Все это плыло мимо меня, скучающего на берегу. Время стояло на месте. То время, которого много у всех и недостаточно для одного.

* * *

— У вас, Анатоль, очень изящный абрис, — Вера Павловна называла меня Анатоль. Зовут то меня по-другому, но я ее никогда не поправлял. Зачем спорить, когда вокруг бушует весна? И мысли путаются в солнечных лучах и ветре.

— Помните у Кости Бальмонта, — продолжила собеседница, — Позабыты своими друзьями, в стране. Где лишь варвары, звери, да ночь…?

— Помню, Вера Павловна, помню, — согласился я (Костя, свет, Бальмонт) и поднес ей огонь. Потребляла она выворачивающий наизнанку «Родопи», за которым приходилось постоянно бегать в ларек. (Анатоль, вы не купите мне табака?) Курила старушка исключительно через устрашающих размеров длинный дамский мундштук. Серый больничный халат не в пример прочим обитателям, был без единой складки и пятнышка. «Баронесса» — как- то само собой приклеилось к ней.

— Вы знаете, внучка написала мне письмо! — неожиданно сообщила она и выпустила длинную полоску дыма. — Пишет, что скоро приедет, Представьте, Анатоль!

Внучка и многие обстоятельства жизни Баронессы существовали, как я понимал, только у нее в голове. Приятно, наверное, носить весь свой жизненный хлам, прессованный в черепной коробке. Устраивая спонтанные ревизии. Ах, сколько там вмещается! Раз и выдумал что-нибудь приятное исключительно для себя. На душе светло и пахнет так, как хочется только тебе. А ведь никто не понимает, насколько это хорошо. И тогда ты открываешь шлюзы и поливаешь, поливаешь… Случайных слушателей, знакомых, контролеров в трамвае, соседей по столику в диетической столовой, постовых, околоточных, проблядушек на вокзале. Не верите? Чушь! Ну, я-то знаю! Моя рафинированная знакомая прошла весь этот путь.

— Прекрасная новость! — мы прогуливались меж цветущих сиреней. Я, от нечего делать, она, дымя своей проклятой родопиной. Курение было запрещено, зачем строго и неукоснительно следили санитары. Ментальные болящие застигнутые en loki crimen порскали от них как молодь рыбы от щук. А Вера Павловна, в ответ на все претензии, лишь поднимала бровь, отчего Прохор или Арнольд, местные прислужники культа, смущались и, бормоча несуразности, удалялись прочь. Такая собственно реакция была и на прочие бытовые привычки Баронессы, идущие в разрез с полезными правилами и распорядками нашего лепрозория.