Сборник рассказов и повестей.

– А как считаешь, - спрашивает, - знает колдун, где сейчас мой автомат?

Гномик даже встал от почтительности.

– Колдун знает все, - объявляет торжественно.

– Знает он там с редькой десять! - недовольно говорит Пиньков. - Что ж ты думаешь, я с ним не беседовал?

Гномик брык - и в обморок. Не привык он такие вещи про колдуна слышать. Минут восемь его Пиньков в сознание приводил. Хлипкий народец, товарищ старший лейтенант, нестроевой…

Оживил его Пиньков, поднял, к стеночке прислонил.

– А далеко отсюда этот ваш колдун живет? - спрашивает.

– День пути, - слабым голосом отвечает гномик. - Только там не пройдешь - пупырчатых много…

Сомнительно? Виноват, товарищ старший лейтенант, что именно сомнительно? Ах в смысле: почему колдун в прошлый раз так быстро явился к Пинькову, если день пути?… Трудно сказать, товарищ старший лейтенант. Видимо, по каким-то своим каналам. А может, просто рядом околачивался…

– В общем так, Голька, - говорит Пиньков (Голька - это уменьшительно-ласкательное от Голиафа). - Пойдем-ка мы к колдуну вместе. Я его про автомат спрошу, а ты все, что мне рассказывал, ему расскажешь.

Надо с этим бардаком кончать.

А сам уже изготовился гномика подхватить, когда тот в обморок падать начнет. И верно - зашатался гномик, но потом вдруг выправился, глаза вспыхнули.

– Да! - говорит. - Пойду! Должен же кто-то ему сказать всю правду о пупырчатых!

И - брык в обморок. А Пиньков уже руки успел убрать.

Оживил его по новой - и двинулись. А чего тянуть? Глазомер, быстрота и натиск! Поначалу гномик этот, Голиаф, дорогу показывал, а как тропки знакомые кончились - шаг, конечно, пришлось убавить, а бдительность удвоить.

Вышли в центральный овраг. Та же картина, товарищ старший лейтенант. Речка по камушкам банки ржавые перекатывает, о террасах-ступеньках одна только легкая волнистость склонов напоминает.

– Ну и куда теперь? - спрашивает Пиньков.

Оказалось - вверх по течению. Колдун, по слухам, живет в самом начале центрального оврага - бункер там у него, что ли…

И тут, товарищ старший лейтенант, вспомнил Голиаф, что банку-то они как в уголке тогда прикопали, так и оставили. Но не возвращаться же! Зашли-то далеко…

"Плохо дело, - думает Пиньков. - Дневной переход на голодный желудок - это уже не служба, а так, несерьезность одна…"

– Слышь, Голька, - обращается он к гномику, - а банку эту тебе на сегодня выдали?

– Что ты! Что ты! - Голька на него даже ручонками замахал. - Банка - это не на день. Это на неделю.

– Н-ни черта себе! - говорит Пиньков. - Выходит, за эту неделю ты уже все получил?

– Ну да - за эту… - слабенько усмехается Голиаф. - Это за позапрошлую, и то еле выпросил…

– Ага… - говорит Пиньков и начинает соображать. Сообразил и говорит: - Слышь, Голька, а как пупырчатые определяют, кому положена банка, а кому нет?

– А по ребрам… - со вздохом отвечает Голиаф.

Тут такая тонкость, товарищ старший лейтенант: если гномик возьмет вдруг и помрет с голоду, то у пупырчатых из-за него могут быть крупные неприятности. Но, конечно, могут и не быть.

Продолжают, короче, движение. От деревьев на всякий случай держатся подальше, а если услышат, что кто-то по тропинке навстречу ломится, то прячутся в бурьян. Причем прятаться все труднее, сорняки заметно ниже стали. И поляны тоже мало-помалу некую слабую квадратность обретать начинают. Оно и понятно: к начальству ближе - порядку больше.

Ну и наконец все. Пришли. В смысле - трава дальше стриженая и не демаскироваться просто невозможно. Присели в бурьяне, наблюдают за ближайшим деревом.

– Нет! - говорит минут через пять Пиньков. - Не могу я этот бардак видеть!

Достал из-за голенища бархотку и придал сапогам надлежащую черноту с млечным мерцанием.

– Значит, так, Голька, - инструктирует. - Посиди здесь немного, а потом иди и проси банку. Она тебе положена.

Поднимается в рост и твердым начальственным шагом направляется к дереву. Пупырчатые из нор вылезли, пасти поотворяли, смотрят.

– Встать! - рявкает рядовой Пиньков. - Смир-рна!

Опешили пупырчатые, переглянулись. Ну и как всегда, товарищ старший лейтенант, нашелся один слабонервный - встал. А за ним уже и остальные. Трудно им с непривычки на задних лапах, но ничего - стоят, терпят.

– Кто дневальный?! - гремит рядовой Пиньков. - Какую команду положено подавать, когда подходит старший по званию?!

…Как может быть рядовой старшим по званию? Ну это с какой стороны взглянуть, товарищ старший лейтенант! Взять, к примеру, наш деревянный - уж, казалось бы, мельче денег не бывает… А если перевести на карбованцы? Вот то-то и оно… Так неужели же один наш рядовой не стоит десятка ихних пупырчатых?!

Проходит Пиньков вдоль строя, и никакая мелочь от его глаза укрыться не может.

– Как стоишь?! Носки развернуть по линии фронта на ширину ступни! Ноги в коленях выпрямить! Живот подобрать! Подобрать, я сказал, живот!…

И тычет пупырчатого кулаком в бронированное брюхо. Тот бы и рад его втянуть, да куда его такое втянешь! А у главаря их, у правофлангового, еще и клок волос торчит на загривке.

Вознегодовал Пиньков.

– Эт-то еще что за плацдарм для насекомых? Сбрить!