Сборник рассказов №2

— Когда наука не дает ответов, ответы дает вера. Было очевидно, что тела этих святых не подвергаются естественному разложению, как, скажем, тела обычных людей. Вечные тела. — Священник был молод и строен. И от него исходило сияние как от какого-нибудь солнечного божества, перед которым расступаются все мелочные проблемы, подобно воде перед Моисеем. — Говорят, в этих телах течет кровь и сохраняется кровообращение.

Спокойствие и уверенность сквозила в каждом его движении. Размеренная неторопливость обманывала своей кажущейся медлительностью.

— В тех условиях, в которых они хранились, от тела человека должен был остаться один скелет. И тем не менее они сохранились. Дело в том, что циркуляция воды, что характерна для помещений в монастыре с повышенной влажностью благоприятное условие для разложения тканей. А посмотри на нее. — Колдун посмотрел на уже одетую монахиню, сложившую руки в молитвенном жесте и слегка улыбающуюся. — Они ее не коснулись. Ну разве это не чудо?

— И что способствует такому чуду?

— Никто не знает. Все могут только гадать. Обычно разложение начинается с живота. Конкретно с желудка. Тело вздувается. Газы разрушают его изнутри. Оно зеленеет… но со всеми случаями подобными Беате-Маргарите и многими другими это не так. Конечно же, кровообращение отсутствует, но тела сохраняют свежий вид и даже вполне живой оттенок кожи. Некоторые помышляют о том, что причиной такому чуду является естественное омыление. Благодаря комбинациям внешних и внутренних факторов происходит превращение естественно выделяемого жира в мыло. Происходит реакция наподобие бальзамирования. Но такое происходит достаточно редко. Скажем, такое точно не происходило с Беатой и Бернандеттой. Что не удивительно, если принять во внимание божий промысел. Что это чудо или неизвестное науке открытие. Так или иначе, улыбка святой Бернандетты хранит ее секреты.

Священник обтер лоб той же тряпкой, что обрабатывал кожу мумии.

— Итак. — Немного погодя он разложил на столе шкатулки и принялся отыскивать в них реагенты. Все это время его лекции сопутствовали жесты левой руки, принимая форму ребра ладони, указуя то на живот, то в область груди. А иногда, описывая дугу, вновь представляли вниманию колдуна чудесно сохранившееся тело монахини. — Осталось дело за малым. Приготовить химраствор и…

— Облака.

— Что?

— Облака плывут. Видел когда-нибудь, как плывут облака, Поль? Завораживающее зрелище… Люди как облака. Они проплывают мимо тебя и им наплевать на то, что с тобой случилось, на твои чувства, на твои мысли, на то чем ты живешь и почему еще дышишь. Им вообще на многое наплевать.

— А ты себя к таковым не относишь, — священник сдвинул широкие брови, чуть ли не сросшиеся на переносице. Убрал одну из шкатулок в стол. — Я тебя с трудом понимаю. К чему ты сейчас это сказал. Что-то случилось?

— Пустое.

— Мне бы не хотелось, чтобы наша беседа показалась тебе пустой. Поэтому я скажу тебе, — сказал священник…

Было что-то непристойное в том, как она готовила завтрак.

Яйца, эти птичьи эмбрионы, разлились по плите с шипением и взрывающимся жиром. Мадам Леви стояла к нему спиной, не очень дружелюбно предложив войти внутрь небольшого салончика располагавшегося где-то в боковом крыле дома. Полное запустение и тишина после ночных пирушек как-то странно искажали пространство вокруг. Оно не шло этому дому. Было чуждым и противоестественным. И все же от него исходили какие-то тягуче-положительные фибры. Сонливости что ли? Дом отдыхал после ночного разгула.

Кроме одной единственной прибиральщицы меланхолично натирающей пол, он больше никого не заметил.

— У нас сейчас не лучшее время для приема гостей. — Мадам Леви обернулась лишь на секунду, чтобы взять со стола перечницу и солонку. — Для своих девочек я ничего не жалею. Знаете, сколько сейчас стоит перец на биржевом рынке?

— Догадываюсь.

— Тридцать орринов за десять грамм. — Она вытерла нож от слизи и облизала пальцы. Губы без помады. Глаза она не успела закапать белладонной, отчего зрачки сужены и являли собой старческую изнеможенность.

— Поль мне сказал то же самое. — Притом, что она была жгучей брюнеткой (коротко стриженый волос был уложен по старой моде), — это вызывало бы благоволящий консонанс, если бы не полопавшиеся сосуды в белках. Одета она была в свой постоянный наряд из пурпурно-черной тафты, что хорошо гармонировал с цветом ее лица и открывал взору колдуна руки лишь у самых оснований ладоней — смуглые и невероятно гладкие. Рот был точенным с волевой складкой, скулы — высокими.

Он никогда раньше не замечал ее в зале. До того момента, когда она приютила и накормила Хорька.

— Что тридцать орринов стоит не только перец. Но и доброе утро.

— В каком смысле, — приподняла она бровь.

— В том смысле, что все, чего-то стоит. Только доброе утро не стоит ровно ничего. Разве что… десять орринов. Сколько это будет в серебре. Думаю, тридцать. По-моему, такой курс на бирже в данный момент. Может быть, я ошибаюсь. Все возможно в этом странном мире и этой странной стране…