Сборник рассказов о странностях любви

Лиза не сразу услышала шелест гошкиного голоса. Он просил принести чего-нибудь выпить. Просьба была настолько необычной, что она переспросила: „Выпить или пить?“. Гошка пошевелил пальцами, как бы разминая их, и с улыбкой сказал: „Именно выпить. Желательно хорошего коньяку. Там найдешь, ты знаешь, в моей коллекции“.

Они выпили вместе, чокнулись, пожелав, как положено, здоровья. В данном случае это был совсем не формальный тост. Если бы все выпитое за здоровье сбывалось…

– Ты устала со мной, – не спросил, а сказал Гошка. – Одно утешает, скоро ты снова будешь свободна… – Гошка пытался шутить, растянув сухие губы в улыбке, но ввалившиеся глаза оставались, помимо его желания, полны такой болью и печалью, что Лиза, боясь разрыдаться, поспешно встала и рванула на кухню под предлогом сварить кофе. Слезы полились безудержно, потоком, со всхлипыванием, стоном. Хотелось завыть от отчаяния. Чтобы Гошка не слышал ее плача, она включила погромче радио. Там началась ночная программа о джазе. Ей очень нравился ведущий этой ночной программы. Его голос, прокуренный, но хорошего тембра, действовал на нее успокаивающее и очень подходил к тому жанру, о котором он вещал, становясь как бы частью джазовых импровизаций.

Иногда ночью она боролась с искушением снова настроить приемник на региональную волну, где целый день с небольшими перерывами звучала музыка фламенко. Но она опасалась, что в бессонные ночи этот музыкальный мазохизм доведет ее до полного изнеможения. Обнаженная боль и трагическое осознание неизбежности смерти, звучащие в голосах певцов и звуках гитары, усилят скорбь реальную.

Проходила еще одна ночь, за ней другая, третья… Лиза перестала писать письмо Племяшке. И теперь пыталась придумать какое-то новое занятие: переставить мебель, вскопать огородик и посадить там морковку, например, или расставить, наконец, привезенные с собой словари – когда-то любимое чтиво. Она собирала их долгое время, словари толковые, двуязычные, фразеологические, тематические. Они так и лежали со дня приезда тремя мощными стопками, перевязанные бечевкой. Нужно было бы очистить, наконец, чулан и выкинуть ненужный хлам. Но для этого не было ни желания, ни сил, да и особой необходимости тоже не было.

Умей она что-нибудь делать реально: вязать, шить, рисовать, играть на музыкальных инструментах, ночи проходили бы быстрее и легче. Бессонница приносила бы хоть какой-то смысл. Гошка, помнится, когда ему не спалось, разбирал шахматные этюды. А ее знакомая шведка, когда укладывала спать семью, делала картины из пуговиц и ниток. Она так преуспела в этом, что одна гетеборгская фирма купила для своего офиса две ее картины на морские сюжеты. Лиза тоже как-то попробовала сделать что-нибудь подобное. Будучи у нее в гостях на ферме, она взялась учиться, да только запутала все клубки и перевернула коробки с пуговицами. Нет, ничего она не умела делать.

Лиза поставила кресло между спальней и террасой, забралась на него с ногами, накрылась марокканским балахоном, закрыла глаза, надеясь заснуть хоть ненадолго. Труба Дизи Гиллепси нисколько не мешала.

Но это не был глубокий оздоровительный сон. Чаще ее одолевала тягостная дрема, когда сознание находилось в пограничном состоянии, полном какие-то странных видений и голосов. Она старалась разглядеть и расслышать что-то важное для себя. Она надеялась, что еще немного, и она отыщет ответ на какой-то очень важный вопрос, главный, быть может. Надо было лишь четко сформулировать его. А это как раз ей не удавалось. Иногда она специально вводила себя в своеобразный транс, пытаясь снова и снова отыскать. Что? Отыскать начало причин ее нынешнего, все растущего беспокойства, приступов отчаяния, ощущения безысходности, – чувств, которые, как ни странно, не были связаны напрямую с болезнью Гошки, с его скорой кончиной. Этот постоянный самоанализ прожитых годы забирал много сил, терзал ее и приводил к новым бессонным ночам.

…Лиза снова взялась за письмо, когда Георгий умер.

Умирал он мучительно. Особенно тяжелыми были последние две недели. Лиза не спала, боясь пропустить его просьбу дать лекарство, воды, сделать инъекцию, сменить рубашку, укрыть одеялом, сбросить одеяло и т. д. Гий часто впадал в забытье, два раза был в коме, и она вызывала врачей из службы реанимации. Она постоянно прислушивалась к его дыханию, хрипу, тоже едва слышимому. Часто казалось, что он вообще уже не дышит, и она склонялась к самой груди, лежала так, стараясь поймать стук замолкающего сердца.

Неожиданно приехала Нора Фогель. Лиза не выясняла, пригласил ли ее Гошка, или она приехала по собственной инициативе. Одно было точно: Нора оказалась вовремя, потому что силы Лизы, казалось, были на исходе.

Нора продолжала называть Гошку торжественно, полным именем Георгий, а ее, как и в первый раз, так мило и старомодно Лизонька. Нора вполне заменяла ее, „Лизоньку“, у постели больного, умело подавая питье и лекарства, меняя белье и вкалывая очередную дозу обезболивающих.