Сборник рассказов. Журнал "Наш современник" № 2, 2012

— Ну, тебя-то там точно не Бог уберег, — сухо процедил старик и получил в ответ:

— Кабы знать, за какую малость прощен будешь... Может, и не вспомнишь даже, а на небесах тебе зачтется и перевесит все грехи твои тяжкие.

Старик собрался было возразить ему в своей обычной манере, но передумал. Не то чтобы своими рассуждениями тот поколебал его твердыню неверия, скорее оттого, что исчерпал обычные аргументы.

Старик в Бога не верил. Для него это состояние было естественным. Внутренне он всегда напрягался, когда при нем говорили о вере, но не возражал, полагая, что каждый имеет право выбирать себе опору в жизни. Его всегда смущало то обстоятельство, что в прежней, старорежимной жизни столько блестящих умов и благородных сердец были религиозными людьми.

Может быть, и я поверил бы, — сказал он себе, — да война выжгла много доброго, а после нее, чтобы восстановиться, потратил слишком много сил. Или мало? — смешался старик.

В церкви он впервые побывал в прифронтовом городке, где формировались армейские части. В памяти от тех дней только и остались что суматоха и нервная усталость. А вот то, как старшина по темноте привел роту новобранцев на помывку в баню, запомнилось навсегда. Тусклый свет лампочек едва освещал тесное помещение. Мокрый туман плавал под крутыми каменными сводами. Опрокидывая на себя шайку воды, он задрал голову и увидел, что со стен на него взирают лики святых, покрытые крупными светлыми каплями. И только сейчас понял, что моется в храме. Его товарищ, владимирский паренек, понял это раньше и, склонив голову, что-то беззвучно прошептал, кажется, молитву. А потом произнес вполголоса: вместе с ними и о себе поплакал. А вот жив он или убили — вспомнить не смог. Хрупка, коротка жизнь человека — вдох-выдох, и вот уже растворился в небесах.

Старик было уже решил, что ему не стоит обижаться на этого колючего, неудобного человека, так упорно разрушавшего его устоявшийся мир. Тоже ведь хлебнул мурцовки. Собеседник его молчал, хмуро и отрешенно смотрел прямо перед собой, будто решая, какие еще силы бросить в бой.

— Стихи вспоминал. «В красном сне, в красном сне, в красном сне бегут солдаты, те, с которыми когда-то был убит я на войне...» — неожиданно продекламировал он хриплым голосом. — Так мог только повоевавший написать.

— Таким голосом только команды отдавать, а не стихи читать, — сказал старик, понимая, что разговор близится к концу, но не удержался и добавил: — А всю правду о войне ни тебе, ни мне никогда не узнать.

— А правду и нельзя обнажать до исподнего, голая правда может до смерти перепугать.

— Эк тебя забрало. Тебе-то чего бояться, себя разве что...

— Всегда есть чего бояться. Один человек мне рассказывал, что, целясь себе в висок, зажмурился, чтобы пороховые газы не попали в глаза. Приблизительно то же испытал я, когда танки по Белому дому лупили.

Старик несколько минут потрясенно молчал, затем перевел дыхание и дрожащим голосом спросил, будто попросил милости:

— Ты, что же, и там повоевал? Я, увидев по телевизору танки, бьющие прямой наводкой по своим, заплакал, а с меня слезу выжать....

— Не воевал, а наводил порядок, — сухо ответил тот.

— Ты соврешь, не дорого возьмешь, — сказал старик, глядя поверх очков слезящимися глазами, — Ты, поди, и про Афганистан все выдумал, и про Москву.

— Жизнь не выдумаешь, она тебя так выдумает, мало не покажется. Ведь ты сам только что говорил, что за невыполнение приказа — стенка. Только в моем случае — трибунал. Живу все это время с ощущением — будто это я на своем горбу войну через границу перетащил. Гнилое время, — выругался он, — а жить надо, детей надо учить, а чему и на что...

— А что, теперь без денег не выучить?

— Я не о том. На что учить — на жизнь или на погибель. Что спасать вперед — живот или душу, — жадно спросил он, и старику впервые за все знакомство показалось, что в его стальных глазах мелькнула тень растерянности.

— Бог не выдаст, свинья не съест, — только и нашел, что сказать старик. Да и что тут скажешь, никто еще никого жизни не научил.

— Попрощаться пришел. Все, шабаш, приказ пришел, уезжаю, — вымолвил он. — Недовоевал, недослужил, денег и тех не заработал, одни ордена страны, которой уже нет.

Старик знал, что они никогда больше не увидятся, и проводил его долгим тоскующим взглядом. Офицер уходил легким скользящим шагом и скоро скрылся в угрюмой полутьме старых деревьев.

Поверху широкой плавной волной прошел ветер, пригнул и распрямил вершины деревьев. Закатное небо напоследок окрасилось светом красного золота. Пахнуло ивовой свежестью, горьким дымком и еще каким-то давно забытым весенним запахом, от которого у старика защемило в груди. Как мелки были его огорчения, неуместны стенания и бесполезны переживания по сравнению с жизнью, плавный поток которой могуче и неудержимо тек во времени и пространстве.