–
– Космические байки! – ахнул Оливер. – Ты неправильно нас понял, друг. Это не более чем…
–
Зальцман уже догадался, о чем говорит туземец, но не хотел в это верить. Да только выбора не осталось.
– Он имеет в виду наше подсознание, – медленно проговорил он.
–
Он хотел сказать что-то еще, но тут он перестал себя контролировать. Мгновение ничего не происходило. А потом на землян обрушился мощный поток из обрывков безумных мыслей. Тут были все монстры Маглио, вылезающие с визгом и клекотом из безумного сознания. Покрытые черно-оранжевой чешуей юфанги. Орды захватчиков Оливера, прокладывающие путь через кровоточащий лес из сна Зальцмана и ведомые безликой тварью, захлебывающейся от ненависти ко всему живому. А следом из глубин сознания выползали огромные осклизлые существа, воплотившие в себе все опасения и страхи мальчишек, растущих на кишащей суевериями Земле. Чудовища, которые прячутся в безлюдных ночных переулках, жуткие создания, которые ухмыляются из-за дверок шкафа, когда родители спят. А за ними, из самой глубины детской памяти, подслеповато косясь…
Земляне бежали, всхлипывая и спотыкаясь. И до самого скутера их преследовало безумие. Маглио сорвал маленький корабль с места и бросил вверх, не дожидаясь, пока Оливер полностью заберется в люк. Зальцману пришлось затаскивать его внутрь, когда скутер уже с ревом набирал высоту.
Долгое время казалось, что Оливер и не думает выходить из прострации. Он не разговаривал и не двигался, уставясь в одну точку невидящим взглядом. Зальцман не очень-то разбирался в психиатрии, поэтому испробовал народное средство: плеснул инженеру в лицо воды из чашки и хлопнул ладонью по спине. Грубая шоковая терапия сработала.
– Ну, ты как? – спросил Зальцман.
– Они не могли подпустить нас к себе, – проговорил Оливер тусклым голосом. – Не могли вынести ужасные мысли из закоулков нашей памяти. – Он поднялся на ноги, опираясь на руку Зальцмана. – Даже звери не могли вытерпеть наше присутствие.
– Постарайся забыть об этом, – посоветовал Зальцман. – Мы не виноваты.
– Только представьте, – продолжал Оливер тем же тусклым голосом. – Мимолетного отражения нашего подсознания было достаточно, чтобы сделать нас невменяемыми. А они воспринимали его в полном объеме.
– Забудь об этом.
– Я противен самому себе!
– Да заткнись ты! – крикнул Маглио.
Бортинженер еще некоторое время смотрел в пустоту, потом попробовал улыбнуться. Маглио насвистывал что-то немелодичное, пока они готовились к старту.
– Шеф, поищем другую звезду класса G и другую планету?
– А надо ли? – вздохнул Зальцман.
Роберт Шекли
Мученик
Фрэнк Кадена рассматривал красную точку, которую оставил шприц для подкожных инъекций.
– Я ничего не чувствую, – произнес он.
– Ты и не должен, – сказал доктор Меллен. – Отсутствие ощущений – самое верное ощущение, – шутливо добавил он.
Доктор Меллен был намного крупнее Кадены, от него исходила уверенность, его большие бледные руки пахли спиртом и щелочным мылом.
Его коллега, доктор Сантазье, сидел за столом. Это был угрюмый худощавый мужчина невыразительной внешности. Не обращая внимания на Кадену, он доставал из маленького черного саквояжа и нервными движениями раскладывал перед собой, словно инструменты на операционном столе, разные предметы: пистолет люгер, глушитель, коробочку пилюль, опасную бритву и газовый баллончик.
– Я действительно ничего не чувствую, – повторил Кадена. – Может, не подействовало.
– Не волнуйся, – сказал Меллен профессиональным, успокаивающим тоном.
Доктор Сантазье достал из нагрудного кармана носовой платок и протер рукоятку люгера. Потом другой стороной платка сосредоточенно протер пенсне.
Кадена подошел к окну. Они были дома у доктора Меллена. Место казалось вполне подходящим для заключительной фазы эксперимента. Перед домом раскинулась широкая зеленая лужайка. Вдоль извилистой подъездной дороги росли дубы. Воздух наполняло чириканье ссорящихся воробьев.
Кадена облизнул губы и потер красную точку на предплечье.
– Ну что, приступим? – предложил Сантазье.
– Нет-нет, стойте! – встрепенулся Кадена. – Вдруг средство еще не подействовало.
– Оно действует мгновенно, – заверил доктор Меллен дружеским, но слегка снисходительным тоном.