Сборник "Рыцари сорока островов"

— Потушите на пять минут свет. Пусть Игорь думает, что мы уходим, как настоящие роддэры — не прощаясь, тайком.

Мистер Эванс улыбнулся. У него была красивая улыбка, сильная и добрая. Знаю, что про улыбки так не говорят, но мне она виделась именно такой.

— Ветра в лицо, роддэр, — сказал он.

Я кивнул. И подумал, что иногда не нужно даже логем, чтобы понять друг друга.

Мы шли на восток, и солнце медленно выкатывалось нам навстречу. Игорь насвистывал какую-то мелодию. Сумка с продуктами и всякой полезной мелочью болталась у него на плече.

— Не обижаешься, что я решил оставить Рыжика? — спросил он меня, когда дом скрылся из глаз.

Я покачал головой. И вдруг почувствовал, как невидимые пальцы крепко сжали мою ладонь. Там, в маленькой комнатке на втором этаже, проснулся Тимми.

Я улыбнулся. И пожал протянутую через холодное утро руку.

Мой папа — антибиотик

Сквозь сон я услышал тихий гул снижающегося флаера. Тонкое угасающее пение плазменных моторов, шорох ветра, путающегося в плоскостях. Окно в сад было открыто, а посадочная площадка у нас совсем рядом с домом. Папа давно уже грозится перетащить керамические плитки, из которых выложен пятиметровый посадочный круг, подальше в сад. Но делать этого, наверное, не собирается. Если уж ему понадобится сесть бесшумно, то он приземлится с отключенными двигателями. Этого делать нельзя, слишком опасно и сложно, но папа на такие мелочи не обращает внимания.

Дело в том, что мой папа — антибиотик.

Не открывая глаз, я сел на кровати. Пошарил рукой по столу, где была сложена одежда, но передумал и побрел к двери прямо в пижаме. Ноги путались в длинном теплом ворсе ковра, но я нарочно старался не отрывать их от пола. Мне очень нравится этот толстенный мягкий ковер, на котором можно кувыркаться, прыгать и делать все что угодно, не рискуя сломать себе шею.

За окном гулко стукнули посадочные стойки флаера. Сквозь веки просочился тускло-красный свет тормозного выхлопа.

По-прежнему не размыкая глаз, я открыл дверь, начал спускаться по лестнице. Если папа приземлился «громко», значит, он хочет, чтобы я знал — он вернулся. Но и я хочу показать, что знаю это.

Шаг, еще шаг. Некрашенные деревянные ступени приятно холодили ноги. Не мертвой стылостью металла, не равнодушным ледяным ознобом камня, — а живой, ласковой прохладой дерева. По-моему, настоящий дом обязательно должен быть деревянным. Иначе это — не дом, а крепость. Укрытие от непогоды…

Шаг, еще шаг… Я сошел с последней ступеньки, встал на гладкий паркет холла. Забавно определять свое положение по состоянию пола. Шаг, еще шаг. Я уткнулся лицом во что-то твердое и гладкое, как сталь; скользкое и упругое, как рыбья чешуя; теплое, как человеческая кожа.

— Гуляешь во сне?

Отцовская рука взъерошила мне волосы. Я уставился в темноту, пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Ну конечно, папа вошел в дом, не зажигая света.

— Включить свет, — обиженно сказал я, пытаясь увернуться от отцовской ладони.

По углам холла начали разгораться желто-оранжевые светильники. Темнота сжалась, убегая в широкие прямоугольники окон.

Папа, улыбаясь, смотрел на меня. Он был в десантном спецкостюме, и обтягивающий его тело черно-смоляной биопластик уже начинал светлеть. Приспосабливался к изменившейся обстановке.

— Ты прямо с космодрома? — спросил я, с восхищением глядя на отца. Как обидно, что сейчас ночь и никто из одноклассников его не видит…

Спецкостюм казался тонким, наверное, из-за того, что мускулы рельефно выделялись под тканью-хамелеоном. Но это только иллюзия. Биопластик выдерживает температуру в полтысячи градусов и отражает очередь из крупнокалиберного пулемета. Ткань, из которой сделан спецкостюм, имеет одностороннюю подвижность. Не знаю, как это устроено, но если дотронуться до комбинезона снаружи — он твердый, словно из металла. А когда надеваешь спецкостюм (папа иногда мне разрешает), — он мягкий и эластичный.

— Мы приземлились час назад, — рассеянно сказал, ероша мне волосы, папа. — Сдали оружие, и сразу по домам.

— Все в порядке?

Папа подмигнул мне, заговорщически оглянулся.

— Все более чем в порядке. Болезнь ликвидирована.

Слова были обычными, как всегда. А вот улыбка у папы не получилась. И спецкостюм у него никак не мог успокоиться: поблескивали разбросанные по ткани датчики, мерцала разноцветным непонятным узором индикаторная панель на левом запястье. По цвету спецкостюм уже ничем не отличался от бледно-голубых обоев. Шагни папа к стене — и его невозможно будет заметить.

— Пап, — чувствуя, как слетает с меня сон, прошептал я. — Трудно пришлось?

Он молча кивнул. И нахмурился — теперь уж абсолютно по-настоящему.

— А ну-ка, марш в постель! Два часа ночи!

Наверное, таким голосом он отдает приказания там, на планетах, пораженных болезнями. И никто не решается спорить.

— Есть! — четко, в тон папе, ответил я. Но все-таки спросил напоследок: — Пап, ты не видел…

— Нет. Ничего, теперь сможешь болтать со своим другом снова. Связь с планетой восстановят к утру.