СБОРНИК СТАТЕЙ ПО ИСТОЛКОВАТЕЛЬНОМУ И НАЗИДАТЕЛЬНОМУ ЧТЕНИЮ ДЕЯНИЙ СВЯТЫХ АПОСТОЛОВ

Что касается до внутреннего или духовного состояния языческого мира, оно без слов вопияло о помощи от служителей Христовой благодати. Язычник являлся блудным сыном, уже изжившим все остатки имущества, вынесенного им из отеческого дома. Это может быть объяснено тем, что, чем ближе был человек ко времени первобытного состояния и началу мира, тем, естественно, более для него были видимы и ощутительны отображенные в мире невидимая Божия — присносущная Его сила и Божество (Рим. 1, 20). Посему в первые времена того заблуждения, по которому мечтательные и страстные языки приняли за самое Божество отображавшие Его создания, могло еще быть у них хотя слепое, но искреннее, благоговейное чувство Божества, удовлетворявшее отчасти духовной потребности и стремлению к Божественному. Впоследствии искусство, пришедшее на помощь внешней природе к обольщению духа человеческого призраками Божественного (идолами), продолжило очарование и увлечение видимым, как бы Божественным. Но далее все видимое, показывающее невидимая Божия, и язычников, по их своеволию и неразумию увлекавшее только к служению не по естеству сущим Богом (Гал. IV, 8), до того уже утратило в себе для язычников, некогда даже ослепительное для их неразумия, выражение Божественного, что они теперь ходили ко идолом безгласным, яко ведоми (1 Кор. XII, 2) не по свободному влечению живого чувства и искреннего усердия, но как связанные невольники древних обычаев, преданий, политических учреждений и расчетов, вообще духовной слепоты. Какое уже могло быть в язычестве благоговение, когда боги были осмеиваемы даже на народных зрелищах? Правда, наилучшие из мудрецов иногда возвышались над заблуждением язычества до некоторых чистых понятий (Сократ, Платон), но большая часть самых мудрых заботились или только о том, чтобы ни при каких тяжких обстоятельствах не уничтожать во мнении других и своем собственного достоинства (стоики), или о том, чтобы жизнь провести как можно беззаботнее и веселее (эпикурейцы); иные же занимались бесплодною игрою мыслей и слов (софисты); другие проводили время только в том, что говорили или слушали что-либо новое (напр. в Афинах, Деян. XXVII, 21); иные искали удовлетворения духу в темных тайнах магии (напр. в Ефесе), в сношениях с волхвами (напр., Павел проконсул с Элимой); озабоченные деловою жизнью только по временам, и то в особенно важных случаях, задавали себе вопрос: «что есть истина? что такое и к чему все существующее?», — не останавливаясь, впрочем, на сем вопросе (Пилат). Не говорим уже о крайней нравственной растленности греко-римского мира, о которой с негодованием свидетельствует языческий историк-самовидец (Тацит).

Но при таком взгляде на духовное распадение языческого мира не должно терять из вида и того, что потребности в Божественном, стремление к истине и добру бесконечному существенно свойственны Духу человеческому, и что потому среди господствующего нравственного растления тем безотраднее и тягостнее должно быть состояние душ, не сочувствующих оному, но не могущих и освободиться от него. Посему отношение лучших душ языческого мира к открывавшейся благодати спасения было истинно таково, как оно выражено было откровением, данным именно апостолу языков перед вступлением его из Азии в Европу, где был центр и престол языческого мира: видение в нощи явися Павлу: муж некий бе… стоя, моля его и глаголя: пришед… помози нам (Деян. XVI, 9, 10). И в самом деле, если даже высшие из апостолов, Петр, Иаков и Иоанн, назначались идти с проповедью собственно во обрезание, или к обрезанным (Гал. II, 9) (не переставая, впрочем, проповедовать и язычникам), то для этого столь необъятно обширного, нуждавшегося в Христовых делателях поля — для мира языческого самым настоятельным образом потребовался великий апостол, собственно к нему назначенный и посланный от Господа, готовый во Христе обнять и наполнить благовестием, по возможности, весь языческий мир (не оставляя, впрочем, и иудеев).

В особенности для вразумления или посрамления эллинской мудрости, которая могла признавать и признавала Христову тайну спасения в кресте, орудии позорной казни, за безумие, нужно было раскрыть истину Христову так, чтобы званые очами веры удобно могли в распятом Христе созерцать всеобъемлющую Божественную Премудрость и во свете Христовом ясно усмотреть безумие мудрости сего мира. Для ниспровержения языческих верований, в которых и младенчествовала, и развивалась, и устроялась общественная и частная жизнь язычников, нужно было даже самый земной порядок общественной и частной жизни утвердить на началах Христовой истины.

Теперь обратим внимание на отношение новонасажденного христианства к ветхозаветному церковному устройству и к иудейству, и для нас объяснятся новые потребности Церкви апостольского времени.