Сборник статей, воспоминаний, писем

   Лучшими были признаны сцена у новой церкви и сцена с Агнес, где "исходит кровью сердце Бранда", где Качалов был особенно правдив и трогателен. "Качалов вырос, -- писал H. E. Эфрос о сцене у церкви. -- Он был весь вдохновение, весь экстаз. Говорил вождь и пророк. И его призывы могуче гремели над толпой, зажигали души, перекатывались через рампу... Бранд победил". Другие современники спектакля вспоминали, что когда толпа на сцене, вдохновленная Брандом, кричала: "Видим, великое время грядет!", был охвачен волнением весь зрительный зал. А за занавесом -- по окончании сцены -- участники спектакля целовали руки потрясенного Бранда, по лицу которого катились слезы.

   Успех качаловского Бранда был настолько огромен, что по значению его сравнивали с успехом M. H. Ермоловой в "Орлеанской деве" и "Марии Стюарт". Реакция почувствовала в этом спектакле нечто опасное. Шипело "Новое время" по поводу "сенсационных новинок и режиссерских трючков". Под флагом "защиты" Ибсена выступила черная сотня. Рецензент "России" Н. Лендер, называя качаловского Бранда "полусумасшедшим упрямцем", "преступником" без единой смягчающей черты, раскрывал свои карты и восклицал с негодованием!: "Это какой-то маньяк, мечтающий переделать мир по своему рецепту! Он исходит в своих стремлениях из религиозных побуждений, "о на деле его призывы составляют грубую пропаганду социализма. Думается, что Ибсен в уродливой и мрачной фигуре Бранда символизировал социализм".

   Что бы сказали эти охранители устоев, если бы они до конца знали, какой отклик вызвал образ качаловского Бранда в сердцах зрителей. Конечно, ни в пьесе, ни в спектакле не было "пропаганды социализма". Но спектакль был явлением безусловно прогрессивным. Этим спектаклем театр нашел легальный путь для пробуждения общественной мысли. Письма современников спектакля были полны одним вопросом: _к_у_д_а_ итти и _ч_т_о_ делать? Зрителя волновало одиночество Бранда: "Все как-то в раздумье стоят, не знают, куда итти,-- обращалась к Качалову 9 марта 1907 года девушка из Тулы.-- Старое поколебалось, нового не нашли. Вы своими словами бросили мощный призыв к свету, к другой жизни. Потому-то и написалось письмо".

   Сила качаловского Бранда была в его победе над собой. Это был Бранд _п_р_е_о_д_о_л_е_в_а_ю_щ_и_й. В слабых он поднимал веру в себя, в свои силы. Он был убедителен тем, что по избранному пути шел с великой человеческой болью. Советский театровед П. И. Новицкий писал: "Качалов достигал монументального пафоса и величайшей силы мысли в таких ролях, как Бранд. Но и этому, самому сильному образу Качалова, не хватало воздуха, перспективы, будущего" {П. И. Новицкий. Качалов. "Горьковец", 19 октября 1940 г.}.

   Об этом сезоне В. И. записал в дневнике: "Сезон интересный. Работаю много". После сложных и волнующих образов Чацкого и Бранда Качалов в том же сезоне сыграл умирающего от туберкулеза конторщика Копейкина в "Стенах" Найденова.

   После гастролей в Петербурге Качаловы прожили лето вместе с Эфросами в Пузыреве (Новгородской губ.) в большом помещичьем доме, расположенном в хвойном лесу на берегу светлого озера. Качалов с молодых лет как-то особенно, "по-качаловски", любил русскую природу. С собакой Джипси он забирался в лодке в камыши и проводил там целые часы. Н. А. Смирнова рассказывает, что при совместной жизни В. И. обнаруживал один недостаток -- полную непрактичность, "совершенное отсутствие деловитости". "Общение с Василием Ивановичем, -- вспоминает она, -- было непрерывной большой радостью. Огромное чувство особенного, присущего Качалову юмора наполняло жизнь теплотой. Его присутствие придавало каждому явлению и событию особенную прелесть. Для него не было незначительных вещей. Все в жизни было интересно той или другой стороной". Большой радостью для Качалова был его маленький сын.

   Осенью обнаружилось тяжелое заболевание H. H. Литовцевой, приведшее к сложной операции в рижской больнице. "Страшный год, -- записал В. И. в дневнике. -- Поездки в Ригу".

ИВАР КАРЕНО

   10 октября 1907 года Качалов сыграл пушкинского Пимена в трагедии "Борис Годунов". "Качалов читает Пимена так, -- утверждал П. Ярцев, -- как сейчас никто на русской сцене не мог бы читать" {П. Ярцев. "Борис Годунов" в Художественном театре. "Утро России", 12 октября 1907 г.}. Восхищали "густые, бархатные, мощные волны великолепного органа", вырывавшиеся из груди Пимена в момент, когда зрительный зал затихал в ожидании надтреснутого старческого голоса.