Сборник статей, воспоминаний, писем

   До конца дней в Качалове наряду с принципиальным умом и зоркой наблюдательностью уживалось это милое, почти детское простодушие.

   Недаром его никогда не чуждались и не боялись дети.

   Помню, однажды он сказал мне: "А у нас с вами есть общие знакомые!" Оказалось, что речь идет о моем двухлетнем внуке Алеше, с которым Качалов познакомился, именно познакомился, на даче. Они гуляли вдвоем по аллее меж высоких сосен -- великан и крошечный человечек.

   С детьми Василий Иванович разговаривал так же серьезно и любезно, как со взрослыми. И дети надолго запоминали этого вежливого большого человека, который низко склонялся, чтобы осторожно пожать маленькую, облепленную влажным песком ручонку.

4

   Помню последнюю нашу встречу с Василием Ивановичем в подмосковном санатории. Я быстро шел по коридору, собираясь ехать в город, когда дорогу мне преградила больничная коляска -- кресло на колесах, в котором возили лежачих больных. На этот раз в кресле оказался Василий Иванович Качалов. Лицо его несколько побледнело за время болезни, даже пожелтело, но и в больничном кресле он сохранил свою прежнюю осанку, был гладко выбрит, аккуратно одет.

   Он приветливо поздоровался со мной, а потом сказал, чуть улыбаясь:

   В качалке, бледен, недвижим,

   Страдая раной, Карл явился...

   Это были последние стихи, последняя шутка, которую я услышал из уст Василия Ивановича.

   Трудно писать о Василии Ивановиче, пользуясь глаголами в прошедшем времени, говорить о нем, как об умершем. До сих пор он все еще кажется живым. Неторопливо подымается он по лестнице Художественного театра, приветливо встречает нас на улице Горького. До сих пор в нашей памяти звучит его глубокий, правдивый, неумирающий голос...

Е. Д. СТАСОВА

   Василия Ивановича Качалова впервые увидала я во время гастролей Художественного театра в Петербурге, так как до 1904 года, будучи уроженкой Петербурга, я никуда не выезжала. Это первое знакомство осталось в памяти и по настоящий день. Шло "На дне". Качалов -- Барон. Никогда не забуду я его голоса, его картавости в этой роли. Стоит мне только закрыть глаза, и вот передо мною встает вся сцена в ночлежке, и Барон, этот опустившийся, наглый и жалкий житель московских трущоб, стоит перед умственным взором.

   В тот же приезд видела я Василия Ивановича в другой роли, он играл Тузенбаха в "Трех сестрах". И невозможно было поверить, что это тот же Качалов -- так чудесно звучал его бархатный голос, так красивы были жесты, таким большим, хорошим человеком был его Тузенбах, полный веры в грядущую социальную "здоровую бурю".

   Прошло много, много лет, и вот я в Москве. Условия работы не давали мне возможности часто бывать в театре и потому я не видела очень многих образов, созданных Качаловым. Перебирая в памяти спектакли, виденные мною, я особенно ярко вспоминаю замечательного Гаева из "Вишневого сада" и живого партизана -- Вершинина из "Бронепоезда 14-69".

   Но мне выпало счастье знать Василия Ивановича не только как актера, но и как человека. Много раз я отдыхала с ним вместе в доме отдыха "Сосны", и эти встречи оставили во мне глубокий след. Василий Иванович был таким обаятельным, мягким, чутким в повседневном общении, так огромен был диапазон его интересов, что можно было часами беседовать с ним -- и все было мало. Жизненные интересы Качалова были так многогранны и разнообразны, что трудно даже сказать, что особенно запоминалось из этих разговоров: ведь говорили-то мы с ним обо всем -- и о том, что происходило вокруг нас в Советском Союзе, и об искусстве, и о литературе, и о том, что делалось тут же, в доме отдыха. В нескольких словах он умел дать талантливую, умную, яркую характеристику или нарисовать картинку прошлого из близкой ему театральной жизни, или поделиться впечатлениями о новом облике наших советских людей. Эти зарисовки Василия Ивановича были так живы, так просто и увлекательно он рассказывал, что мы готовы были слушать его без конца.

   Отдыхая в "Соснах", Василий Иванович непрерывно работал, подготовлял новые свои выступления для концертной эстрады, о чем он просто и без малейшей рисовки говорил нам. А потом, через некоторый промежуток времени, он приглашал нас, несколько человек, с которыми общался больше, чем с другими, к себе в комнату, читал то, что уже приготовил, и просил высказать свое мнение. Мы отказывались критиковать его, но Василий Иванович настаивал, так как, по его словам, он "учит урок", но не выучил его еще до конца.

   Как сейчас помню огромное впечатление, которое осталось от его исполнения разговора Ивана Карамазова с чортом, сцены Пимена из "Бориса Годунова", диалога Сатина и Барона ("На дне"). Но еще больше я любила слушать чтение стихов Пушкина и Лермонтова, например "Вновь я посетил", "Памятник", стихи к няне и многое другое пушкинское или "Я не унижусь пред тобой", "Два великана", "Ночевала тучка золотая", "Дары Терека" Лермонтова.