Сборник "Тёмные начала"

– Это неважно, – ответил тот. – Некоторые приезжают сюда, так и не поверив, что умерли. Всю дорогу твердят, что они живы, что это ошибка и кому-то придется за нее заплатить; а что толку? Есть и другие бедняги, которые давно мечтали умереть, поскольку вели жизнь, полную горя и страданий, – они убили себя, надеясь на благословенный отдых, и обнаружили, что все только изменилось к худшему, а выхода на сей раз нет: ведь вернуться к жизни уже невозможно. А бывают такие больные и хрупкие – новорожденные младенцы, к примеру, – что, едва успев родиться, они сразу отправляются к мертвым. Я много, много раз плыл сюда, держа на коленях крохотного плачущего ребенка, который так и не заметил разницы между верхним миром и нижним. И старики – богатые хуже всего, они ругаются и проклинают меня, визжат и скандалят: да кто я такой! Разве не прибрали они к рукам все золото, до которого могли дотянуться? Так почему бы мне не взять немного и не доставить их обратно на берег? Они-де отдадут меня под суд, у них могущественные друзья, они знакомы с самим папой римским, с королем таким-то и герцогом таким-то, уж они-то добьются того, чтобы меня жестоко покарали… Но и эти буяны в конце концов осознают свое истинное положение: теперь они в моей лодке, на пути в страну мертвых, а что до пап с королями, то и они окажутся здесь в свой черед, раньше, чем им бы хотелось. Я не мешаю им бесноваться: мне они повредить не могут и рано или поздно утихают.

Поэтому, если ты не знаешь, умер ты или нет, а эта девочка клянется, что вы вернетесь к живым, я не буду вам возражать. Скоро вам станет ясно, кто вы на самом деле.

Все это время он не переставая греб вдоль берега, а потом вынул из воды весла, уложил их в лодку и потянулся вправо, к первому деревянному столбику, торчащему из воды.

Поставив лодку бортом к узкому причалу, он придержал ее, чтобы они могли вылезти. Лира не хотела выходить: пока она сидит в лодке, Пантелеймон может думать о ней правильно, потому что именно такой он видел ее в момент расставания, но стоит ей выбраться на сушу – и он не будет больше знать, какой ее себе представлять. И она замешкалась, но стрекозы взлетели в воздух, и бледный Уилл, держась за грудь, шагнул на причал, так что ей волей-неволей пришлось последовать их примеру.

– Спасибо, – обратилась она к лодочнику. – Если вы увидите моего деймона, когда вернетесь назад, пожалуйста, скажите ему, что я люблю его больше всех и в мире мертвых, и в мире живых и обещаю, что вернусь к нему, пускай даже никто раньше этого не делал. Это клятва, и я ее не нарушу.

– Хорошо, передам, – ответил старик.

Он оттолкнулся от столбика, и скоро размеренный плеск весел затих в тумане.

Пролетев немного, галливспайны вернулись и, как прежде, устроились у детей на плечах: она – на Лирином, он – на Уилловом. Путники медлили, стоя на пороге страны мертвых. Их окружал сплошной туман, но впереди он был темнее, чем позади, и они догадались, что там возвышается гигантская стена.

Лира содрогнулась. Ей казалось, что ее кожа стала дырявой, как рыболовная сеть, и промозглая сырость льется ей прямо в грудную клетку, обжигая ледяным холодом свежую рану, нанесенную разлукой с Пантелеймоном. Однако, подумала она, Роджер наверняка чувствовал то же самое, когда бежал вниз по горному склону, отчаянно вцепившись в ее руку…

Они стояли неподвижно и прислушивались. Единственным звуком было безостановочное кап-кап-кап стекающей с листьев воды; они посмотрели вверх, и им на лица плюхнулись две-три холодные капли.

– Не могу здесь больше, – сказала Лира. Держась вплотную друг к другу, они двинулись прочь от пристани к маячащей впереди стене. Огромные каменные глыбы, зеленые от древней слизи, поднимались, насколько хватал глаз, и терялись в тумане. Теперь, подойдя ближе, путники стали различать за стеной что-то похожее на плач, но человеческий он или нет, понять было невозможно: протяжные, тоскливые стоны и причитания висели в воздухе, словно тончайшие щупальца гигантской медузы, вызывающие боль своим прикосновением.

– Вот и дверь, – хриплым, напряженным голосом сказал Уилл.

Дверь была старая, деревянная, под каменным козырьком. Но едва Уилл протянул руку, чтобы открыть ее, как прямо у них над ухом, перепугав их чуть не до обморока, раздался высокий пронзительный вскрик.

Галливспайны тут же метнулись в воздух – их стрекозы были похожи на крохотных боевых коней, рвущихся в бой. Но спикировавшее с небес существо отшвырнуло их жестоким взмахом крыла и грузно уселось на скалистый выступ прямо над головами детей. Тиалис и Салмакия, придя в себя, успокаивали своих дрожащих насекомых.