Сборник воспоминаний об И Ильфе и Е Петрове

До сих пор этот старый фельетон Ильфа и Петрова обжигает огнем гражданского гнева, с каким писатели заступились за достоинство советского гражданина и обрушились на лакейское рвение театральной администрации.

В ту пору, когда Ильф был уже очень известным писателем, он прочел только что вышедшую книгу молодого тогда писателя Юрия Германа - "Наши знакомые", Ильф лично не знал его. Но, услышав, что Герман приехал на несколько дней в Москву из Ленинграда, Ильф разузнал, в какой гостинице он остановился, и пошел к нему специально, чтобы сказать этому незнакомому молодому писателю, как ему понравился его роман и почему он понравился ему.

Я уже говорил о доброте - чувстве общем у Ильфа и Петрова. Надо уточнить: какая это была доброта? Не та инертная, вялая, стоячая, которая рождается из бесхарактерности. Нет, им была свойственна доброта деятельная, борющаяся, которая и сообщила их писаниям дух непримиримой борьбы против всяческой глупости, хамства, беспринципности.

Внимание Евгения Петрова к проблемам материального быта, за которое иные называли его "поэтом сервиса", проистекало не из какой-нибудь его особой привязанности к комфорту, а из никогда не покидавшего его желания облегчить существование людей и из того, что он представлял себе это не в приподнятых, отвлеченных общих фразах, а конкретно, вещественно, по-земному. В основе всей литературной деятельности Ильфа и Петрова лежала любовь к человеку. Заботливая, деятельная, воинствующая любовь к человеку, которая, как мне кажется, и является главной причиной популярности этих писателей в народе.

СЕРГЕЙ БОНДАРИН

МИЛЫЕ ДАВНИЕ ГОДЫ

1. ХЛЕБ

В двадцатом году, однажды, я получил паёк - буханку хорошего ситного хлеба. Я работал далеко за городом, и домой нужно было идти пешком часа четыре, Я не ел хлеба и накануне, но мне очень хотелось донести свой каравай нетронутым - так уж красив он был с его лакированной корочкой, так уж я был тщеславен...

Я шел домой, хотелось есть, и в голове шумело, но я крепко держал хлеб - в ту пору случалось, что съедобное выхватывали из рук среди бела дня.

Благополучно пройдя свой путь (до дома оставалось уже квартала два), я решил вознаградить себя и отломил кусочек корочки. Но тут мне повстречался один знакомый молодой человек, и я растерялся, как мог бы растеряться от преступного покушения.

Этот молодой человек со странно примятым носом на румяном лице, в пенсне, в цветистом, входящем тогда в моду галстуке высоко держал голову и выглядел задорным и надменным.

Мы не были с ним близко знакомы, но там, где мы встречались, он слыл насмешником; все побаивались его меткого словца.

И вот этот молодой человек, при виде которого, казалось мне, мог побледнеть самый развязный одесский конферансье, шел навстречу. Нужно ли говорить, что я предпочел бы сейчас не держать в руках идиотской дырявой теткиной корзины с двумя метрами бязи для подштанников, пачкой махорки, куском серого мыла, полдюжиной недозревших помидоров, и даже - моей буханки... Ну и вид должен был быть у меня!

- Здравствуйте! - сказал молодой человек. - Откуда идете? Что у вас в корзине?

- Здравствуйте! - суетливо ответил я. - Читали Пьера Бенуа? Какое искусство фабулы! Какая фантазия!

- Пьер Бенуа? - сказал молодой человек. - Конечно... Нам по дороге?

Мы сделали несколько шагов, и, покуда я придумывал, как поддержать разговор, мой спутник, не глядя на меня. сказал:

- Дайте хлеба... Я даже остановился.

Посмотрев на него, я увидел, что он очень худ, - выдавшиеся скулы с легким румянцем и толстые губы.

Под стеклами пенсне блеснули веселые глаза, и я увидел улыбку сухих, желатиновых губ, с пятнышком на нижней, простодушную и немного смущенную, совсем не такую, какой казалась его улыбка издалека. А главное - так непосредственно было это "дайте хлеба", отрывистое от смущения, что я не раздумывая с силой отломил от своей аккуратной буханки ломоть и отдал его спутнику.

- А вы? - спросил он.

- Ничего. Я уже ел, - отвечал я, стараясь пригладить поврежденную мякоть хлеба.

Он посмотрел на меня, на мою растерзанную краюху и отломил от своей доли половину.

- Ешьте, - отечески сказал он. - Хватит обоим.

И мы пошли дальше, задушевно болтая - не об африканской экзотике Бенуа, а о наших, своих, домашних, юношеских делах, которых оказалось достаточно.

- Отломлю еще, - сказал я, когда мы кончили есть.

- Нет, - очень серьезно возразил молодой человек,- вы и так изуродовали хлеб. Смотрите, что мы наделали...

Этот молодой человек впоследствии сделался известным писателем, которого многие полюбили: в книгах он был насмешлив, но весел и доброжелателен. И у него появилось новое имя, сложенное из инициалов...

2. ЯБЛОКО

Вернемся, однако, к тому времени, когда Илья Арнольдович Файнзильберг ещё не стал Ильфом и все мы были молодыми.

Мы не чувствовали прошлого - и не удивительно: было только будущее, ибо и настоящее служило ему.