Сборник воспоминаний об И Ильфе и Е Петрове

Петров подробнейшим образом рассказал нам, как он приехал на пароходе в какой-то южный город, как он гулял по этому городу, как увидел на улице "Правду", как подошел и прочел наш фельетон. Не думаю, чтобы ему так уж интересно было вспоминать все это. Но он видел, с каким жадным интересом ловили мы каждое его слово, и не считал себя вправе опустить что-либо. Эта особенность Петрова упоминается в одном из напечатанных рассказов о нем. Она была органически присуща Петрову. Особенность эта - уважение к человеку.

Летом 1938 года мы приехали на дачу к Петрову в Клязьму. "Евгений Петрович играет в волейбол", - сказали нам. Площадка была рядом. Петров был босиком, в черных, подвернутых снизу брюках и в белой майке-безрукавке. Игра была на обычном дачном уровне, но довольно азартная. Петров играл посредственно, в его команде были игроки и получше, но душой команды был безусловно он. Именно он призывал "нажать", "подтянуться", "обставить", короче говоря, сделать все возможное и даже невозможное, чтобы добиться победы.

Команда Петрова все-таки проиграла. Он подошел к нам с самым искренним огорчением на лице, задорно вызывая победителей на завтрашний матч-реванш.

Я хорошо помню этот вечер на дачной веранде. Петров и В. П. Катаев внимательно рассматривали рисунки к нашей первой книжке, сделанные жившим на той же даче художником Ротовым. Помню вдохновенный и восхитительный рассказ Петрова о навозных жуках на каком-то пляже. Он необыкновенно живо рассказывал и чуть ли не показывал нам, как один жук катит шарик "того самого", второй жук вступает в борьбу с первым за обладание "тем самым" и как третий жук - "бандюга" - хватает шарик и катит его прочь от озверевших драчунов.

Петров не был оратором, но рассказчиком был превосходным. О первом он знал, во втором не был убежден. Помню, как год спустя он с большим удивлением говорил нам, что, оказывается, может по два часа "держать аудиторию", рассказывая об Ильфе, об Америке, о своей работе.

Это было после ряда его творческих вечеров в Ленинграде. Вечера имели шумный, неистовый успех. Петров очень близко принимал это к сердцу, был радостно взволнован и совершенно растрогался, когда на вечере в каком-то художественном институте ему торжественно преподнесли маленького позолоченного теленка, специально сделанного для него студентами.

Осенью 1938 года меня и Слободского принимали в Союз советских писателей. Петров присутствовал при этом, произнес много хороших слов о нашей работе, которые я позволю себе опустить, и особенно почему-то напирал на то случайное обстоятельство, что один из нас недавно окончил Литературный институт и сдал государственные экзамены на "отлично". Этот скромный факт произвел на Петрова столь глубокое впечатление, что он никуда не мог уйти от него в своей речи. Упомянув о нем в третий или даже в четвертый раз, Евгений Петрович не без юмора заметил:

- Но я, кажется, начинаю повторяться и потому лучше закончу свою речь...

Он горячо защищал свои литературные симпатии. Помню, как ополчился он раз на критиков, щипавших тогда Юрия Германа.

- Отличный писатель, - кипятился Евгений Петрович, - не понимаю: чего они от него хотят? Виноват он только в том, что его интересно читать.

Помню наш разговор о Сергееве-Ценском. Он страшно накричал на меня за то, что я сдержанно отозвался об одной из его книг.

- Это великолепный, огромный мастер, - кричал Петров,- и я удивляюсь, что вы так говорите о нем! Возьмите его книгу "Массы, машины, стихии". Ведь это лучшее, что было у нас написано о мировой войне. Сознайтесь, вы ее не читали?

Я сознался.

- Так прочтите, - сказал Петров, - и тогда говорите. Видимо, тема разговора давно волновала его. Скоро в

"Литературной газете" появилась большая статья Петрова, где я нашел несколько абзацев из нашей беседы. С восторгом говорил всегда Петров о Маяковском.

- Это был человек неслыханного остроумия, - говорил он, - и учтите, что когда в "Крокодиле" его вещь не вызывала смеха, он не спорил, не доказывал, что это смешно. Он просто читал другую вещь. А вы всегда спорите. О чем же спорить? Или смешно, или не смешно. Вот и все.

Весной 1939 года мы встретились с Петровым в "Крокодиле". Он был весел, собирался в отпуск и, оставляя кому-то доверенность, заявил, что самые любимые его слова на свете, которые приятнее всего ему писать, - это "причитающиеся мне".

Мы принесли в редакцию "Крокодила" нашу первую пьесу-комедию "Обман зрения". Петров живо заинтересовался папкой с пьесой, взвесил ее на руке, прочел список действующих лиц. Ему явно было по душе, что мы написали большую, полнометражную вещь.

- Три действия, - повторял он, - шесть картин. Молодцы! Молодцы! И у девушки имя хорошее - Тая. А вы слышали, есть такое имя - Ая? Это две сестры: Ая и Тая. Ну, желаю успеха!