Сборник

Куда теперь еще идти? в дом терпимости — больше и дороги никуда нет!

Стр. 419. Абзац «И от кого…». Вместо: «…и даже брезгливости <…> не дают Менандру спать»:

…и даже брезгливости! И что ж! оттуда-то именно, из предполагаемого вместилища старинной литературной брезгливости, и полилась грязь!

Стр. 420. Вместо «Вот кабы ты <…> отлично!»:

Знаешь ли что? пробовал было я повествовать: поступи-ка ты на железную дорогу, сначала, разумеется, помощником кассира, а потом, бог милостив, увидит твое усердие, и настоящим кассиром определят. А вот как на будущий год в Монрепо на лето поедем, так ты нам протекцию окажешь, кондуктору шепнешь, чтоб вагончик попокойнее отвел. Право, так, а!

Фамилия умершего литератора в черновой рукописи — Любомудров.

Наборная рукопись за некоторыми исключениями идентична печатному тексту.

Основная тема рассказа — положение литературы в пореформенном русском обществе — неоднократно затрагивалась Салтыковым (см., например, «Напрасные опасения» — 1868, «Насущные потребности литературы» — 1869, в т. 9 наст. изд.).

В «Похоронах» Салтыков возвращается к мысли о том, что реформы, по существу, не уничтожили условий, в силу которых развитие литературы «стесняет сама жизнь, пропитанная ингредиентами крепостного права». Не ослабился цензурный гнет, вынуждающий демократическую прессу прибегать к «сложному маскарадному обряду», к «нескончаемому езопству» и лишаюший писателя нормального общения с читающей публикой.

Наиболее трагическим представляется Салтыкову резкое понижение идейного уровня печати, затронувшее не только либеральную прессу, дошедшую до полного «литературного распутства» и продажи своих прежних идеалов за «полтинник», но даже тех литераторов, которые некогда были верны высоким освободительным идеалам и «не допускали ни компромиссов, ни эклектизма». Вместе с тем он считает, что если либеральные оппортунисты типа Менандра Прелестнова сами повинны в своем идейном падении, то демократическая журналистика в состоянии высоко держать свое знамя, но вынуждена идти на компромиссы с наступающей реакцией под натиском цензурно-административных репрессий.

В образе литератора «средней руки» Пимена Коршунова представлена судьба бедного и честного литературного труженика, который и жил и умер «словно украдкой». Смерть и забвенье — итог его многолетнего литературного подвижничества.

Трагический колорит повествования в значительной мере объясняется условиями, в которых пришлось работать в 70-х годах самому Салтыкову. На глазах умирал Некрасов, преследуемый всеми видами цензурных неистовств. Письма Салтыкова этого времени, переполненные жалобами на свое крайне тяжелое положение в литературе, прямо перекликаются со многими мотивами «Похорон». «Бывали времена хуже, подлее — не бывало», — пишет он А. Н. Жемчужникову 8 октября 1876 г., имея в виду положение литературы, а 20 января 1877 г. повторяет ту же мысль в письме к А. Н. Энгельгардту: «Находясь между цензурным бешенством, с одной стороны, и бесталанностью — с другой, мы должны испытывать самые мучительные ощущения». Несколько позднее, в автобиографических главах «Круглого года» и в отрывках «Когда страна или общество…», «Говоря по правде, положение русского литератора…», развивающих ту же тему, наконец, в очерке «Имярек» и в сказке-элегии «Приключение с Крамольниковым» Салтыков возвращается к своим размышлениям о положении и задачах современной ему литературы, о судьбе передового русского писателя.

Критика, единодушно отметив силу сатирического изображения в рассказе «Похороны» «незавидного положения русской литературы и ее труженика — писателя», вынужденного прибегать к «кутанью мысли» до такой степени, что она становится непонятной и читателю,[56] не проявила, однако, достаточного понимания идейной глубины произведения.

В. П. Буренин назвал его «юмористической иллюстрацией банального сюжета об исключительном положении русской литературы»,[57] рецензент газеты «Новости» В. П. Чуйко утверждал: «…конечно, с г. Щедриным нельзя не согласиться: благодаря «возрождению», «гаду» много развелось, в особенности в таких изданиях, как, например, газета «Чего изволите?» или «И шило бреет», но выводить из этих примеров общий тип литературного положения — воля ваша, слишком смело».[58]

Сам Салтыков, по воспоминаниям Н. К. Михайловского, очень ценил «Похороны» и значительно позднее отозвался о них как об одном из лучших своих произведений.[59]

Стр. 400. Скучно жить на свете, господа! — неточно переданная заключительная фраза из «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» Гоголя.

Литературный фонд — Общество вспомоществования нуждающимся литераторам и ученым, основано в Петербурге в 1869 г. Салтыков был деятельным членом Литературного фонда, с 1871 г. — членом комитета, в 1877 г. — товарищем председателя.

Стр. 401. На Театральной улице, против дома, где помещается цензурное ведомство… — Петербургский цензурный комитет помещался в доме № 3 по Театральной улице Спасской части (ныне улица Зодчего Росси).