Сборщик душ

Бенефиций прожил уже не одну жизнь, но ни одна из них не была дольше этого вечера. Вернее даже, ночи, потому что солнце уже висело над самым горизонтом. Тень башни перекинулась через реку и пала на Восточную четверть. Мусорные костры тлели адским багрянцем в сгущавшейся тьме. Ужин с Куртуазой оказался особенной пыткой: высидеть напротив нее семь перемен блюд, а потом погрузиться в телеверс, смотреть ее любимые передачи – пресные мелодрамы о невыносимо пресной жизни смертельно пресных Семейств, в которой не было решительно никакого смысла, потому что не было решительно никакого риска – даже риска разбитого сердца. А потом – самое худшее: барахтаться с нею в кромешном мраке, словно слепому в бессветной бездне, когда малейшая ее ласка будто сдирает с него живьем кожу. Вот уже и полночь миновала, но до сих пор ни слуху ни духу. Что там случилось? Где черти носят этого персиста? И где может быть она?

Он отправил в ментбокс блудного персиста сообщение: «Ты где? Ответь немедленно!» Ответом была тишина. Полная, бесстрастная тишина. Бенефиций включил трансляцию свежих новостей, потому что если персист использовал прибор, информация об этом точно просочится на канал, даже с ничейной земли Восточной четверти. Но и там ничего. За час до рассвета Бенефиций уже подумывал спуститься в гетто самому. Разумеется, не персиста искать – черт бы с ним! Искать ее.

Той ночью он вообще не спал. Пропустил автоматический бэк-ап на карту-психею и даже не заметил – но какое это имело значение? Вскочил Бенефиций с первыми лучами солнца. Глаза его были красны и опухли, словно он проплакал всю ночь. Он велел принести кофе и отправился на балкон – пялиться на восход. Еще одно сообщение персисту; еще одна мертвая тишина.

Позади отворилась дверь, выпустив аромат свежего кофе.

И пышек.

– Джорджиана?!

У него, наверное, галлюцинации. Как она может стоять там в своей мышиной униформе с тарелкой пышек, словно ничего не случилось? Как такое вообще возможно?

Она поставила поднос на стол, пододвинула ему чашку. Когда она наклонилась, он почувствовал запах духов, и голова у него закружилась.

– Бенефиций? – донесся до него голос. – Что с вами?

– Я думал… Куртуаза сказала… Джорджиана, где ты была?!

– На кухне, пекла пышки. А, вы имеете в виду, вчера? Миссис Пейдж дала мне выходной. Я навещала бабушку в Доме для Престарелых Персистов.

– Ты навещала…

– Разве миссис Пейдж вам не сказала?

– Конечно. Я, должно быть, забыл.

Он попытался взять пышку, но промахнулся. Руки тряслись, как сумасшедшие.

– С вами все в порядке, Бенефиций?

– Да. Все прекрасно, Джорджиана. Все просто…

Продолжать он не мог. Вообще ничего. Все это не могло так больше продолжаться. Пышка полетела через перила балкона.

– Я думал, я потерял тебя, Джорджиана! – закричал он. – Никогда больше так со мной не делай, понимаешь? Я так не могу! Я не могу так, Джорджиана!

Прежде чем она успела сбежать, он обхватил ее руками и уткнулся лицом в грубую ткань формы. Вне себя от изумления, она уперлась ему в плечи, стараясь освободиться, но не смогла: он крепко сцепил руки у нее за спиной.

– Мистер Пейдж! Бенефиций! Что вы делаете?!

– Я люблю тебя. Я уже давно тебя люблю и не знаю, что мне с этим делать. Я никогда никого не любил за все свои шестьсот лет и никого не полюблю еще за шесть миллиардов – да хоть за шесть триллионов! Если я потеряю тебя, я уничтожу свою психею и кинусь с этого балкона – я сыграю в сивиллу, клянусь тебе! Лучше умереть, чем прожить хоть день без тебя.

Он прижимался лицом к ее платью, пятная его слезами.

– Вам нельзя меня любить, мистер Пейдж.

– В этом-то все и дело!

– Нет, я хочу сказать, вы не можете – я финитиссиум!

– Да будь ты хоть черепахой, какое мне дело! Для меня это ничего не значит.

– А для меня значит.

Он даже рот раскрыл – а вместе с ним и разжал объятия. Девушка вырвалась и отступила назад, подняв руки и словно говоря: «Стой! ни шагу дальше!»

– Ты любишь кого-то другого, – произнес он. Это был не вопрос.

– Нет никакого другого.

– Тогда почему?..

Она покачала головой.

– Потому что никого другого не существует. Только вы.

Она упала в его объятия. Ее лицо сияло в первых лучах смертного солнца, когда он рассказывал ей, что знает его наизусть, до последней реснички. Она улыбалась, будто понимая.

Как там сказала Куртуаза? Самые мелкие грехи спрятать труднее всего? Неудивительно, что он ее не понял.