Сброшенный корсет

Принцесса отказалась от партии в бридж и прискакала верхом на черном жеребце Мазуре. Она была эффектно одета — киноварное платье и желтая, с оттенком серы шляпа напоминали языки пламени. Когда Валери предложила: «К Тиллисбургу?», Габор с восторгом ответил «да». Путь туда пролегал через Айхберг. Это была кратчайшая дорога, с которой и началось мое новое приключение.

Айхберг — густой романтический лес с роскошными деревьями и несколько сомнительной репутацией.

Говорят, там любятся цыгане, и пристойные женщины не ходят туда в одиночку. А мы пустились через этот лес. Когда деревья сгустились и вокруг нас стало темно и прохладно, я, надо признаться, думала вовсе не о поцелуе, а о проклятой подвязке, которую хотела заполучить обратно, прежде чем приедет эта мерзкая Эльвири.

Я еще не говорила, что Эрмина не оставляла меня в покое. Почти каждый день она терзала меня расспросами о подвязке, а вчера перед обедом окончательно потеряла терпение.

— Минка, ты же знаешь, что у молодой девушки не может быть никаких тайн. Тайна — это грех, равно как и ложь. Посмотри мне в глаза. Ты, правда, не имеешь понятия, где твоя подвязка?

— К сожалению, нет.

— Клянешься?

— Если вы того требуете. Но можно ли обременять Господа из-за такой мелочи?

— Мелочи? Подвязка незамужней девушки вовсе не мелочь. Если она всплывет в чужих руках, это будет конец твоей доброй репутации.

Я промолчала.

— Я твержу уже в сотый раз: тут что-то не так. В отеле никогда еще ничего не пропадало, и в печку она не могла попасть, прислуга проверяет весь мусор, перед тем как сжечь… Я хочу знать, что происходит…

Сразу после венгерского ужина Эрмина опросила всех горничных. Искали всюду, в красном салоне все перевернули вверх дном несколько раз, и в Айхберге я приняла решение: Габор должен вернуть мне подвязку, чтобы наконец-то наступил покой.

Лошадям в лесу было не по себе. Но когда он остался позади, животные обрадовались и бодрым галопом с веселым ржанием понеслись по равнине вниз. Светило солнце, цвели липы, воздух был напоен их сладким ароматом. Вот вдали показался Тиллисбург, с мощными стенами и башнями — картинка из книги сказок.

С трудом переводя дыхание, мы спешились на берегу небольшого ручья и оставили лошадей пастись на лугу. Только я успела подумать, как же нам удастся поговорить наедине, как все моментально уладилось.

Принцесса повернулась к нам со словами:

— Вам много надо сказать друг другу. Я пойду минут пять погуляю. Ведите себя как подобает. Я полагаюсь на вас.

Мы уселись на плоские камни под старыми ивами, Габор галантно помог мне, потом, положив хлыст в траву, взял меня за правую руку.

— Я сразу приступлю к сути дела, — начал он, и голос его звучал очень мягко. — Пожалуйста, не пугайтесь. Но я предполагаю… Вы наверняка слышали… что я ожидаю визит. Вам говорили об этом?

— Да, говорили, — я уставилась на белый камень.

— Пожалуйста, взгляните на меня. Вам сказали, что речь идет о моей нареченной?

— Именно так.

— Все это неправда, — решительно заявил он. — Не верьте, пожалуйста, ни одному слову. Позвольте, я все объясню. Фогоши — моя соседка. Наши родители в хороших отношениях друг с другом. Детьми мы часто виделись. Родители ходили друг к другу в гости, встречались весной и осенью. Но, во-первых, мы еще не обручены.

А во-вторых, и это самое главное: я не хочу Эльвири, и Эльвири не хочет меня. Никогда я не возьму ее в жены. И она не хочет меня в мужья, — Габор сжал мне руку. — Что вы на это скажете?

Я ничего не ответила. Но сразу повеселела, и надо же, скованность моя исчезла.

— Вы должны мне верить, — настойчиво продолжал Габор. — Или вы думаете, я лгу?

— Нет, конечно. А какая она?

— Кто?

— Эта Фогоши.

— Ах, Фогоши. Ну, какая… Я как-то даже и не задумывался об этом, она… абсолютно нормальная.

— Красивая?

— Красивая? Мой старик сказал бы, слишком толста и слишком худа, но так говорит он о каждой. Видите ли, мы знаем друг друга с детства, Эльвири просто всегда была, я видел и не видел ее одновременно, в отличие от вас. Я закрываю глаза и вижу ваш образ. Совершенно отчетливо. Я мог бы описать вас любому художнику, и он сделал бы точный портрет. Я помню, как вы выглядели в первый раз, на вас было прелестное светло-голубое платье. В феврале этого года… но вы тогда были ребенком…

— Ага.

— А теперь уже нет, — быстро добавил Габор, — вы выросли.

— Благодаря тренировкам в манеже.

— Боже мой, конечно, — сказал он, чувствуя за собой вину. — У нас, венгров, в ходу крепкие выражения, а кавалерийский жаргон тоже не поэзия, папенька же мой верит в суровую школу…

— Да, развлечением это не назовешь.

— Мне тоже это не по душе. Я страдал вместе с вами. Меня бросало в пот. Но вы были великолепны. Я горжусь вами. И все это было не напрасно. Знаете, что сказал мой отец? Когда ему пришла идея с этим казарменным тоном? Он сказал: «Теперь мы подвергнем ее испытанию. И если она его выдержит, то станет одной из нас».

— А что это значит?