Счастье

— Не чую я что-то, — усмехнулась Дунька. — Не пахнет, по мне, свадьбой. Ноне вот полдневали на полосе, Никодим и начни Славку шерстить: «Ты, кричит, студент, белы ручки, приехал на отцовы хлеба, на дешевые деревенские воздухи, а сам тут за девками бегаешь, отца позоришь. Завтра же садись в тарантас — и в город, пока тут девки в подолах ребят ко двору не наносили».

— Вре… врешь!.. — встала на пороге Паша. — Никуда он не поедет… Мы скоро с ним в загс…

Не дослушав сестру, Дунька вдруг метнулась к окну и перевесилась через подоконник.

— Никодим… Никодим-то!.. Как заяц… Ой, матушки! — завизжала она от радости и заболтала ногами.

Анисья не слышала. Стоя боком к иконе, она молилась о счастье дочери. Пашка подошла к окну. По улице бежал Никодим. Следом за ним в разорванной на плече рубахе гнался босой Славка.

Никодим повернул к Пашкиному дому, вбежал в сени и защеколдил дверь.

— Подлец!.. Отца родного за грудки… Зверь!

Славка напирал плечом на дверь снаружи.

Никодим ощерился и храбро закричал:

— Иди, иди, балуй… Бегай за девками… Из дома гвоздя не получишь. Сенины не выделю.

Потом ворвался в избу и заорал на Анисью:

— Старуха, попридержи Пашку! Я из-за нее дом делить не буду… Дом тебе не каравай — новый не испечешь…

Славка прошел через двор и появился на пороге избы. Лицо его было красно и перекошено злобой. Никодим попятился, сел на лавку и слабым голосом сказал:

— Ну что же, бей… Бей, коли так! Эх, бессовестная! — обернулся он к Пашке. — Подхватила женишка без сватов, без сговоров.

Потом, подкинутый новым припадком ярости, Никодим рванулся к сыну:

— Дай отцу в зубы… Ну дай!

В окна заглянули мальчишки. Кто-то крикнул:

— Крякуновы делятся!

Паша поняла, что Славка пьян. Она заломила ему руки и вытолкала в сени:

— Уймись ты… Мужик горячий!

Славка сначала сопротивлялся, но Пашка вывела его за крыльцо, умыла холодной водой из рукомойника.

Славка немного протрезвел, встал в позу и погрозил родному дому:

— Погоди же ты, самодур Торцов, мы еще посчитаемся!

Он клял отца за отравленное детство. Он, Славка, сидел в доме, как кролик в клетке, ленивый, сонный, откормленный. Он ничего не смел сам хотеть и делать. На все были сестры, мать, Никодим. Когда же ему удавалось юркнуть из клетки в широкий мир, где были дружки, лес, поле, караси в заводи, ворованные горох и репа, то по возвращении его ждал широкий солдатский ремень. Порка превращалась в священнодействие. Сестры и мать плакали, а Никодим приговаривал:

— Ничего, это пользительно, вроде лекарства. Дурь перебивает.

Славка подрос. Никодим отвез его в город, отдал в техникум.

Уже в первый год Славка иронически оценил все хлопоты отца:

— От жиру в ученье отдал! Теперь поди бахвалится: сад на сотню корней, дюжина колодок с пчелами и сын в ученье. А без него будто к свету не пробился бы…

Славка понимал: жизнь теперь не та, что в старое время, и он не пропадет и без папаши. Надо будет — он всегда сможет уйти из дома, вытребовать у родителей свою долю наследства, пожаловаться на самодурство отца в сельсовет.

Но это не мешало Славке летом гостить в богатом доме отца, ухаживать за девками, не портило аппетита к вкусным окорокам и моченым яблокам, что посылались ему в город.

Из техникума Славка поступил в сельскохозяйственный институт. Чувствовал он себя вполне взрослым и независимым. А вот сейчас, когда отец отказался выделить Славку из дома, он пришел в ярость:

— Фу!.. Идиот старый! Самодур! Да я же по закону могу половину хозяйства у отца получить!

Славкино ожесточение было по душе Пашке. Особенно ей понравилось слово «самодур». Пашка вспомнила, как они с Дунькой батрачили у Никодима за «лошадь на денек», за «пудик муки до нового», и она тоже трясла кулаком:

— Ладно, самодур, ладно! Больше я к тебе жать не пойду!

Потом обвила шею Славки руками и ладонью закрыла его рот.

— Ну, не надо, Славик! Никто ведь не слышит. И доли нам ихней не надо… Свое наживем…

Они побрели мимо конопляников, звонкими спелыми овсами, в луга.

Как и в прошлую ночь, в небе зажигались для них зеленые звезды и в траве кричали коростели. Славка заговорил о том, что он скоро закончит институт, вернется в деревню агрономом и они будут жить вместе. Пашка зачарованно смотрела на Славку. Она сейчас любила его, как никогда, и у нее сладко замирало сердце.

Через месяц Славка уезжал в город. В последний раз Паша взяла Славку за руку и украдкой шепнула:

— Если мальчик, то Ромка… Да?

Поезд дернулся, лязгнул буферами, хрястнул, словно переломил свой костяк. Паша поспешила спрыгнуть с подножки и побежала вдоль платформы. Она обгоняла провожающих, обегала ящики, мешки, спотыкалась, махала Славке рукой.

Поезд изогнулся на повороте, моргнул зеленым фонарем. Паша пошла домой. Путь предстоял дальний. Войдя в лес, она сняла праздничные туфли, которые надела ради проводов Славки, подобрала юбку и направилась к дому тенистой лесной дорогой. По обочинам росли грибы, колокольчики цвели между колеями. В оврагах было чуть жутко, пахло черной смородиной, прелым листом.

На середине пути Пашу нагнала подвода. На ней сидели двое парней. Один из них сказал: