Счастье

История Светланы Чириковой была проще и безотраднее. Будучи завербована на работу в Германию и не осмеливаясь ослушаться немецкого приказа, она попала работницей на завод артиллерийских снарядов. Плен сразу и мгновенно убил в ней всякую активность и волю. Лживые немецкие рассказы о победах над Красной Армией казались ей не лишенными оснований, — она цепенела от ужаса и боли, но не находила в себе сил не верить им. Потом мир, в котором она выросла, стал казаться ей чем-то далеким, навсегда утраченным. Отныне и на всю жизнь ее уделом стало полуживотное существование. И она сдалась. Когда через некоторое время ее избрал во временные подруги какой-то немецкий ефрейтор, она безропотно и покорно пошла и на этот позор. Теперь ей было все равно, она не верила, что может наступить иная жизнь. Ефрейтора перевели в другое место, и он передал Светлану своему другу; она и тут не возразила и не пыталась сопротивляться, а приняла это с тем равнодушием, которое болезненно овладело ею в неволе. По ночам ей снилась Россия, школа, подруги, веселые праздники в колхозе, но все это было в какой-то прежней, навсегда исчезнувшей жизни, и она даже не плакала о прошлом, а только вздыхала, как о несбывшемся, как о непроисшедшем.

— Если бы про гитлеровцев то написать, что я про них знаю, так, ей-богу, их ни одного б в живых не осталось, — произнесла она, закусывая губу.

Ступина потянула ее за рукав.

— Не надо, Ланка, — сказала она с упреком. — Не мучь себя. Что было — было, говорить о том нечего.

Воропаев только еще карабкался по лестнице смутных догадок, когда Светлана горько усмехнулась.

— В общем, я эн-бе. Знаете? Немецкая... — она на мгновение запнулась, — немецкая барышня я. Вот и все.

— Чего об этом сильно распространяться! Ведь не хвастаешь этим, поди?

Светлана отрицательно покачала головой. В глазах ее стояли слезы. У нее перехватило горло.

— Бичевать себя надо не рассказами... — хотел продолжать Воропаев, но Ступина с удивительной мягкостью и нежной настойчивостью перебила его:

— Алексей Вениаминыч, трудно ей очень... Ведь сломали ее как!.. Говорит не знаю что... Да и то сказать — в грязи по макушку вывозилась, теперь и за пять лет не отмоешься.

— Нет, я это сказала... я сейчас сам скажу, почему я сказала...

Горьким, отчаянным движением, искреннее которого не могло быть самое откровенное раскаяние, она обхватила голову руками и, раскачиваясь, выдавила из себя:

— Ребенка-то, ребенка никуда не денешь! Как же я жить буду!.. Кто мне теперь верить станет... Пропала я, Алексей Вениаминыч, и никому мне теперь не помочь!

Не отнимая от головы рук, будто боясь без их поддержки оставить горькую головушку свою, сита выбежала со двора и, громко всхлипывая, понеслась куда-то вниз, на виноградники.

Воропаев приподнялся на кровати. Ступина сказала ему, успокаивая:

— Там, на мускатах, у нас сторожовочка есть. Выплачется, отойдет, ничего. Вы только помогите ей, Алексей Вениаминыч. Ведь какая она до войны была — добрая, ласковая, лучшая подружка моя... Может, услать ее куда? А то родит она — со свету сживут. Кто ж в ее душе копаться станет!

Воропаев взял ее за худые, острые плечи.

— Ты что же, дружишь с ней и теперь?

— Да ведь никого из моих дивчат не осталось. Одна она. И жалко ее. Пропадет.

— А у тебя, дурочка, всё в порядке?

— У меня — всё, — одними губами ответила она, взглянув на него таким глубоким, обнаженным и до конца преданным взглядом, что сомневаться было нельзя.

— Ладно, что-нибудь придумаем. Через денька два забеги.

— Есть, товарищ полковник, — и худенькая фигурка мелькнула за каменным заборчиком, окружавшим двор Цимбала.

Шелест кустарника и шум камешков, осыпавшихся по крутой тропе, позволили Воропаеву догадаться, что она мчалась на помощь подруге.

«Да, вот к чему приводит легкая жизнь», — подумал он.

Ему не хотелось больше думать о Чириковой.

Без зова, но очень кстати зашел в эти дни демобилизованный сержант Городцов из микояновского колхоза. Раненный в обе ноги в Венгрии, он только что выписался из госпиталя, и так как, пока он воевал, жена и мать его переселились в здешние края, то и он явился сюда «обозреть местожительство» и, еще не зная, за что взяться, решил посоветоваться с «ответственным соседом».

Как только Городцов вошел во двор и по-солдатски быстро и точно огляделся, Воропаев особым чутьем, воспитанным на войне, сразу определил, что это крепкий, умный солдат и, наверное, твердый хозяин. В коротком латаном полушубке нараспашку и в ушанке из искусственной смушки, Городцов, прихрамывая, подошел к кровати Воропаева и, ни о чем не спрашивая, а, видно, сразу догадавшись, что это и есть нужный ему человек, представился по-военному.

— Зашел пососедствовать, — замысловато начал он. — Говорит народ — полковник у нас имеется раненый, награжденный, разнообразный человек, — ну что же, думаю, нам таких людей только давай, зайду познакомиться.

Городцову было, очевидно, лет около сорока. Лицо его с иглистыми рыжими усами, моложавое и здоровое, было очень приятно. Небольшие веселые глазки все время щурились, будто бы он вглядывался в даль.

— Разведчик?