Счастье

Этот заброшенный безлюдный чудовище-виадук выглядел так угнетающе, печально, траурно, так угрожающе, словно это была арена сражения, на которой потерпевший поражение Стамбул оставил целую армию.

В этой части города не было ни базилик Палеологов, ни следов великолепных куполообразных святилищ, возводимых в давние времена, ни достопочтенных островерхих османских минаретов, ни радостных огоньков, которые зажигаются вдоль стен мечетей во время священного месяца Рамадан, ни католических, ни православных церквей, ни султанских гребных кораблей на веслах, ни белоснежных колонн возведенных из мрамора дворцов, которые придают такую праздничность Босфору.

Это был Стамбул побежденных мигрантов – избитых, больных, изнасилованных, с поврежденной плотью и обозленной душой и опухшими от работы суставами. Под нависшим свинцовым небом, заполненным всеми оттенками мрака – от темно-черного до светло-серого, – вдалеке виднелись разбросанные как ни попадя блоки домов. Вот куда занесли Якуба его мечты о переезде: уродливые жилища, районы трущоб, лишь редко-редко – клочки зелени в местах, принадлежащих либо военным, либо кладбищам. А очень далеко – призраки небоскребов, бизнес-центров, мечетей…

И все это то появляется, то исчезает в клубящемся желтом тумане сквозь плотную изморось дождя.

В сыром и неуютном Стамбуле, посреди унылого дня, внезапно пришедшего на смену ночной тьме, на высоченном, наполовину недостроенном да так и брошенном мосту застыли две тонкие тени, которые не обращали внимания ни на город, ни на дождь, ни на всполохи молний, временами раскалывающие небо, ни на доносящиеся следом раскаты грома. Кто знает, какие корыстолюбивые бюрократы, расхищая бюджет через подставные фирмы, начали и не закончили строительство десятков дорог и мостов? Дважды опоясывающая Стамбул кольцевая дорога поглотила миллионы долларов. А эти двое находились на одном из заброшенных виадуков. Глухомань.

Мерьем глянула вниз и почувствовала под ногами уходящее в бездну головокружительное ущелье. На дне едва виднелся кусок скалистой земли. Сердце застыло, будто во сне, когда она, подгоняемая ветром, летела над пропастью, пытаясь достичь берега, однако на этот раз она не сидела верхом на волшебной птице…

Ее пугал Джемаль, как змей выжидающий чего-то за ее спиной.

Сумрачным утром Мерьем разбудили. Они с Джемалем вышли из дома, и Мерьем увидела, что дождь еще не затих, однако это были пустяки. В утренней темноте они уходили из дома Якуба, будто убегали. Якуб не вышел их проводить, а у невестки Назик было ужасное выражение лица, когда она бросила последний взгляд на уходящих.

И Мерьем поняла, на что решился Джемаль.

Давно ее уже грыз изнутри червяк сомнения, но она отгоняла эти мысли прочь, обманывала саму себя. Увы, как бы она ни хотела избежать реальности, теперь девушка была поставлена перед неотвратимым фактом.

Они шли по раскисшему полю, увязая в глине, и она поняла: сомнений нет, настал «этот день»! Ее сумку Джемаль оставил дома, а свою взял с собой. Это значит, что несчастной Мерьем уже больше не понадобятся ее вещички…

Наконец свершится то, что было причиной их такой длинной дороги в Стамбул.

И сейчас, дрожа у края бездны, ожидая, что вот-вот, как сухой лист, полетит в пропасть, она видела перед собой жирные рожи баб, которые улыбались ей на сельском базаре и хлопали по спине: «Счастливого пути, дочка! Пусть Стамбул принесет тебе счастье, девочка!»

«Курицы», – подумала она, и ей казалось, что когда-то раньше уже думала об этом.

В последний момент все открылось ее внутреннему взору: «Эти курицы, которых мы бросали в воздух вместе с братом Джемалем, мы «делали из них самолеты», а они, падая, ломали крылья, в этом и моя вина; я очень раскаиваюсь в содеянном, брат Джемаль, я очень сожалею, а ты жалеешь ли, совсем, что ли, не помнишь об этих курицах, которые падали с двухметровой высоты; однако здесь намного, намного, намного выше, гораздо выше; до Стамбула отсюда не долететь, для всех ли, кого отправляли, был таким же ужасным этот «Стамбул»; я замерзаю, брат Джемаль, мое платье намокло, я вся дрожу; а на самом деле я не мерзну, а боюсь, боюсь; какие знания скрывает Аллах от своей рабы, брат Джемаль, я очень боюсь; знал ли ты когда-либо такой страх, брат Джемаль; у меня же нет крыльев, как вот у той, перелетающей с места на место вороны, полетев вниз, и земли увидеть не успею, сердце мое остановится; почему, Аллах, ты совсем не любишь меня, почему наказываешь меня с самого моего рождения, что я тебе сделала; брат Джемаль, почему Аллах не любит меня, тебя любит, а меня почему не любит; прости меня, Шекер Баба, тот грех я совершила по неведению, если уж родная тетя закрыла передо мной двери и не сказала мне ничего на дорогу, то, о Аллах, хоть бы ты меня немножечко полюбил!»

Только ли внутри все это произносилось, или кое-что она говорила вслух?

Но даже если и сказала, это уже неважно.

У нее кружилась голова, ее мутило, но главное, глядя в пропасть, она чувствовала, как тянет низ живота, она нутром ощущала бездну, которая затягивала ее.