Счастье

- Ну, уж нет. Я так не уйду! Ты должен изменится... Ты вот все сравниваешь - погулять там с девушкой, или с друзьями, это непременно что-то такое грязное, как ты выражаешься "чтобы забыться, можно и водки купить". Так зачем же с таким то сравнивать! Представь - ты вот сейчас пошел бы с девушкой в весенний лес, просто бы ходили рука об рука, радовались бы мирозданию, всяких пташек слушали. Я то сам не поэт - это тебе должны быть понятны все эти воздыхания, связи с бесконечностью. Но, кажется, весенний лес больше связан с мирозданием, чем эта дыра...

- Черная дыра... черная дыра... - несколько раз загадочно повторил Виталий, и из исступленных глаз его вновь вырвались слезы. - ...Да - в лесу хорошо. Ночью. Когда темно. Или поздней осенью, в глубокой печали, но там нет этой музыки...

- Возьми плеер! Хотя больше пользы было бы, если бы пошел с девушкой, и вел живую беседу. Поверь - это тоже очень сильные чувства...

- Нет - плеер не поможет, слишком много стороннего все-таки будет отвлекать. Полную же отрешенность я чувствую только здесь, во мраке...

После этих слов они не говорили ни слова. Лилась, страдала, вырывала из них все новые слезы музыка. Еще несколько раз Виктор хотел возобновить беседу - все слова казались тщетными, и в конце концов он даже стал думать, что, должно быть, действительно есть что-то сильное, искреннее в чувствах Виталия, что стоит эти чувства попытаться понять. Он и не заметил, как опустился на кровать, не помнил, как сидел на ней, и все смотрел и смотрел на бледное пятно, которое было Виталием. Ему вспоминались похороны бабушки, когда он, совсем еще маленький мальчик, увидел смерть наяву, перед собою, как нахлынуло чувство чего-то торжественного, непостижимого, как потом ночью бабушка приснилась ему и сказала, что в конце концов и его, и всех-всех людей ждет вечный мрак, и никому еще не удавалось избежать этой участи...

Очнулся Виктор только когда кассета вновь закончилась, и Виталий поспешил перевернуть ее на другую сторону. Тогда Виктор чувствуя теплые прикосновения слез, поспешно встал, коротко попрощался, выбежал в коридор, напялил ботинки, и так не разу и не оглянувшись устремился на улицу. Ему было страшно, как могло бы быть страшно, окажись он в одиночестве на далеком-далеком заброшенном кладбище, да еще в ночную пору, когда небо завешено тучами. А когда выбежал он из подъезда, до на некоторое время замер с закрытыми глазами - едва не ослеп от сияния весеннего дня. Потом, пройдя с сотню метров, обнаружил, что так и оставил в кармане своей куртки колбасу и батон хлеба. Повернулся к дому Виталия - вон его окна, выделяются своей непроницаемой чернотой - даже и на таком расстоянии, даже и в окружении теплого весеннего дыхания, Виктор не мог справится с охватившей его дрожью и вновь всплыла в памяти та пронзительная, плачущая мелодия, и вновь в его глазах затеплились слезы. Он стеснялся этих слез, его даже злило, что их может кто-нибудь увидеть, и вот он склонил голову, и пробормотал:

- Дурак ты, Виталик, дурак. И болезнь у тебя заразная...

И уже тогда он знал, что не будет больше заходить к Виталию, что ему страшно - он боится, что в конце концов сам попросит переписать эту мелодию, и будет ее слушать, слушать, слушать - сидеть во мраке и слушать.

* * *

Ну а Виталий, после визита Виктора некоторое время чувствовал себя и изможденным и встревоженным - ему казалось, будто только что ему пришлось выдержать поединок с сильным противником. Он опустился на диван и долго-долго сидел без всякого движенья. Лишь время от времени ему приходилось протягивать руку, чтобы перевернуть кассету на другую сторону. (магнитофон то был старый, без реверса, и как-то Виктор его очень напугал спросил, что же будет если магнитофон попросту сломается).

Он сидел, и мысли медленно-медленно, как тяжелая, темная октябрьская вода протекали в его голове - он решил, что если будет звонить Виктор или же еще кто-либо, то он попросту не будет открывать. Тогда же, он как с жертвой смирился, что раз в две недели ему все-таки придется выбираться за продуктами (в ночное время - покупать в палатке), и еще - раз в месяц, и это самое мучительное, в редакцию газеты, чтобы отдать стихи... Именно с мыслью о стихах он и забылся...

Очнулся уже поздней ночью, когда комнату сковал такой мрак, что даже и собственной, поднесенной к лицу руки не было видно. Музыка, конечно, давно уже не играла, а часы он выбросил (иногда, когда музыка прерывалась, их тиканье врывалась в его сознание подобно раскаленному лезвию). И вот теперь, очнувшись, он прежде всего услышал хохот какой-то пьяной компании со двора он тут же включил музыку, и еще - подошел поближе к колонкам, чтобы ненароком этот сторонний звук вновь не ворвался, не повредил его страданию так он простоял довольное долгое время.