Счастье

Когда потерпевшие ушли, сильно хромая и крестясь, румяный добрый молодец сел напротив Жени и глаза его слегка потеплели.

— Плохо ты живешь, Жень. Шумно, грязно, соседям не даешь покоя.

— А откуда вы знаете, как меня зовут?

— Да весь подъезд говорит: эта Женя из 12 квартиры водит к себе бомжей, моет их под душем, брызгает «Рейдом»… Неблагополучная она.

Женя высморкалась и вздохнула.

— Паспорт неси… Ишь ты, Крамская! Чем занимаешься?

— Рисую я.

— Неужели тебе нравится так жить?

— Я живу хорошо. Весело.

— А глаза-то невеселые.

— Да температура у меня.

— А шею почему не моешь?

— Я обязательно сделаю это на-днях.

— И на биржу сходи.

Они осмотрели шкафы, пожелали всего доброго и сказали, что теперь будут часто сюда приходить.

Женя вяло сжевала спортивную утиную ногу, потому что она все-таки пережарилась во время перекрестного допроса, вытерла пальцы в ожогах и крови полотенцем, поплакала от обиды, подвывая и вытирая лицо футболкой, и стала думать, по какой статье она может пойти.

Ночью она сочинила такой стих:

мой срок закончится нескоро.
Но это ничего
Ведь мне уже теперь не нужно
Куда-нибудь идти на воле
а разве в магазин
зайти купить мне полботинки.
А водка по талонам.
Но когда вернусь я, когда я вернусь —
все будет по-другому;
завод и сквер, и провод посерел.
А дворник постарел и стал как гриб сушеный,
он даже выпить не годится
теперь.
Как выпьет, так кричит: какой я, на хуй, дворник!
Я мельник, то есть ворон я
и в рот вас всех ебал.

А на заводе так же звонком обозначается обед. Лакеи пишут письма. Все бабы толстые, как будто надувные. А девочки подорожали. А шмары перешли в хронический разряд. А газеты пахнут так, как будто ими уже вытирались. Заводу требуются: откатчики, намотчики, валяльщики, прессовщики, в наличии пионерлагерь. По воскресеньям все стоят в очереди на «чертово колесо». Кто режет вены в чаще леса, а кто с пакетом на башке глюкует в тихом парке с надписью «Привет спортсменам».

А я вернусь на Первомай и замочу я всех, которые не успел.

Было полнолуние. В три часа ночи Жене сильно захотелось поддать, и она пошла в ночную палатку за «Белой березкой», пугаясь низких ветвистых деревьев и высоких разлапистых милиционеров.

В подземном переходе кто-то дико выл. Это была рыжая большеухая псина с зелено-карими миндалевидными безнадежными глазами. Женя, обладая точно такими же глазами, сказала ей несколько утешительных слов, и они пошли вдвоем по пустынным улицам, переговариваясь и вздыхая. Они купили водки, буханку ночного теплого хлеба и заметно повеселели. Когда они подходили к развеселому пиршеству бомжей в кустах, Женя сказала: «Ты меня, Лиска, охраняй», и Лиска пошла чуть впереди. Они миновали группу нетрезвых милиционеров, затем группу нетрезвых коммерсантов, и Лиска все время охраняла ее.

Они пришли домой, выпили, поели, повыли и решили больше не расставаться.

Когда они устали выть, Женя сказала: «Слушай стих, Лиска!» — начала читать:

Луна как бледная поганка
Луна как блинная тарелка
Луна есть матовая склянка
На дымно-розовом пурпуре
Просвечивающая белка
Немного клейкая, в натуре
Луна есть яблочных оладий
Тончайший пар над крышей кухни
Луна есть маленький пломбир
С оттенком несколько вампирным
И помидорным. Мусс и виски
Летают взлуненные миски
И Лунин точит зуб на пристава
Он вылизал луну слюною декабристскою
И оттого она так непристойна
Что кажется, морковное пюре
Двоится в стеклах совершенно серых…
Собачьи песни, песьи пляски
При поздних лунах, — это ли не цель!
Но умолкаю, ибо
Луна есть греческая губка.
Луна есть место для свиданий И имя ей — Хлоплянкина.

Немного красного вина,

Немного солнечного мая.
И, тоненький бисквит ломая,
Тоньчайших пальцев белизна.

Сплошная, цельная луна.

Лиска слушала невнимательно, поскольку начала засыпать. Женя тоже сползла с табуретки и уткнулась носом в теплый рыжий бок. Кровати и белья у нее не было.