Счастье — это теплый звездолет

Холодные пальчики обхватывают и тянут вниз его руку, но прижимают не к локтю, а к боку, где он сперва чувствует только пустоту под блузкой, а затем, пугающе близко, не широкие ребра, как у него, а тонкий стебелек ее тела. И пока его оцепеневшая рука теребит и мнет блузку, Пилар разворачивается, подставляя под его горячечную ладонь мягкую неестественную выпуклость — свою грудь, — и у него темнеет в глазах, а вокруг грохочет и бушует бурная река, словно все убитые бизоны несутся назад по прерии. Нежно-лимонная вспышка света от окна освещает их тела, ее бедро льнет к его бедру, и становится совсем невмоготу просто стоять, тиская ее мягкую грудь.

— Ты играешь с огнем, Пилар. Не глупи, твоя мама…

— Ее здесь нет.

Некоторое время царит хаос: его губы и руки пытаются быть нежными, удержать ее подальше от ширинки, прижать к своему телу в непереносимом блаженстве, как если бы у него было шесть рук, бессильных против ее напора Внезапно она отстраняется и бормочет какую-то чушь:

— Пи-и-тер, у тебя есть друг?

Перемена в ее голосе заставляет его моргнуть и глупо промямлить:

— Конечно есть. Том Ринг.

Она морщит носик:

— Ты дурачок, Пи-и-тер. Есть у тебя на примете кто-нибудь милый?

Он стоит, пытаясь выровнять дыхание, думая, черт, она ведь знает, никого милого у меня нет. Если она про пикник, то можно пригласить Диего Мартина. Он не успевает ответить, она отступает к окну и прячется за тонкую занавеску, откуда бросает на него такой взгляд, что его рука сама тянется к шелковой ткани.

— Знаешь, у Рене есть друг.

— Угу.

— Он тоже взрослый, ему двадцать, — выдыхает она, дразнясь. — Лейтенант Шарло. Для тебя Чарльз. — И, повернувшись, она оказывается в его тесных объятиях, и сквозь шелк и хихиканье он слышит тонкий голосок, которому отныне суждено вечно звучать в ушах: — Ре-не, Шар-ло и Пи-лар втроем забрались в постельку, и они со мной забавлялись. Много-много часов. Пи-и-тер, это было так замечательно. Никогда больше не стану заниматься этим с одним мужчиной.

В один миг все рушится, остается только ее лицо, возбужденное, чужое. Не успевает его сердце осознать, что это конец, что зло пустило глубокие корни, не успевает полыхнуть внутри опустошающая ярость, как Пилар прижимает руку ко рту и бросается вон из комнаты.

— Меня тошнит, Питер, помоги!

Он плетется за ней в прохладный коридор и находит содрогающуюся Пилар над унитазом: каштановые волосы полощутся в воде, ее рвет, рвет неудержимо. Белая рубашка сбилась, обнажив по-детски узкую спину, трогательные выпирающие позвонки спускаются вниз к джинсам, мягкие ягодицы бьются о его колени, пока он стоит рядом и вместо ее шеи беспомощно сжимает мокрое полотенце, пытаясь дотянуться до лба. Он и сам чувствует рвотные позывы, лицо осунулось, вода течет в открытый рот, а Пилар стискивает ему руку, заставляя тело сотрясаться в конвульсиях вместе с ее телом в мрачной, похожей на больничную ванной. Мир вокруг стенает, перед его глазами не одеколон ее отца на полке, а номер в «Ла Фонда» и три тела извиваются на кровати, вытворяя что-то немыслимо мерзкое. Забавлялись с ней…

Желудок скрутило, и он медленно кончает прямо в джинсы, но облегчения не наступает, промежность словно проткнули раскаленным прутом, пока он беспомощно стоит над ней, как еще предстоит в будущем, которое он не в состоянии ни вспомнить, ни вообразить, — напряжение нарастает, свет моргает — надвигается гроза или что-то случилось с глазами, но он еще может различить внизу безупречный профиль Пилар на краю унитаза, прочесть в сверкающей полутьме непостижимые слова «септический аборт», стекающие по позвоночнику его непорочной любви, пока вселенная отбивает ритм: тьма! Свет! Тьма! В грохоте копыт громче громовых раскатов, сквозь всполохи ослепляющей тьмы его швыряет в гудящую пустоту, где неясная, смутная догадка начинает обретать плоть, но тут же его подхватывает и уносит прочь невообразимо мощная сила…

…И выносит в зелень и слепящее солнце другого мира, где весна в самом цвету и другая девушка прижимается к его бедру.

— Молли, — слышит он свой расслабленный, повзрослевший голос, наблюдая, как ветки ив полощутся в грязном Потомаке. Значок с жезлом, обвитым змеями, царапает шею.

— Да, доктор, сэр. — Она отворачивается, опускается на колени в траву и начинает копаться в коробке с едой навынос из «Говарда Джонсона». — Наконец-то кофе.

Протягивая ему хот-дог, трясет пышной гривой волос. Женственный изгиб ее рук, бледные нежные подмышки, все ее тело вызывает аппетит, даже платье напоминает лимонад, свежий и прохладный, нет, лучезарный, вот точное слово. Его лучезарная женщина. Он отгоняет мимолетную тень, вспоминает ее спутанные волосы у себя на коже в номере отеля «Роджер Смит».

— Садись, Пит, не так уж и грязно.

— Разве это грязь? — Он растягивается на траве рядом с ней, рука привычным движением сжимает ее ягодицы.

Она хихикает, глядя на него сверху вниз и качая головой.