Счастье Кандида

Пение уборщиков сопровождалось торжествующим ревом клаксонов автоматизированных платформ – видимо, для того чтобы даже самые закаленные сердца очевидцев происходящего содрогнулись от ужаса. Рабочие, не занятые передвижением мусора, веселыми криками поддерживали активные действия уборщиков. Люк для нечистот поглотил все, что осталось от неудачливых путешественников, и захлопнулся. Охранник торопливо перекрестился и прошептал: «Осспади памилуй, Осспади памилуй». Кто-то поставил рядом с люком простой деревянный крест, снизу донеслись звуки траурного марша Шатена. Струя меди ударила в крест, и он вспыхнул, словно свеча. У Кента перехватило дыхание.

Локомотив подал назад, просвет между вагонами исчез, щелкнула сцепка, состав вновь стал единым, и поезд медленно двинулся дальше. Крест внизу догорел, кто-то выключил музыку. Кент перекрестился и тихо допел последние слова марша: «Тетя хохотала, когда она узнала, что он нам в наследство не оставил ничего».

Когда последний вагон миновал пушки, пассажиры высунулись из окон и аплодисментами приветствовали машинистов локомотива – так, как это обычно делают после приземления самолета. Их можно было понять – опасность миновала, они вновь в пути, их ждет веселый отдых на лоне природы!

Тетя Зина

Кент тоже продолжил свой путь. Не хотелось вспоминать о том, что произошло. Сердце его стало совсем тяжелым, давило на желудевую лебеденку и даже почему-то на подплечные гланды, прижимало тело к дорожному полотну, пневматическая подвеска коньков не справлялась с повышенной нагрузкой, ролики визжали, вдавливались внутрь полозьев и время от времени металл коньков скрежетал об асфальт. Запаха меди и горящего вагона уже не было и в помине. Окружающий пейзаж очень хотел помочь Кенту забыть об этом высокотехнологичном предприятии, оправдывая «кажущуюся» кровожадность и жестокость Кременник-монолита тем очевидным обстоятельством, что оно приносило огромный доход в государеву казну и, безусловно, добавляло много самых веских оснований для гордого патриотического полета мысли любого сознательного гражданина нашей необъятной родины. Пейзаж стремился отвлечь грустного путешественника и раз за разом подкидывал ему новые и довольно неожиданные впечатления.

Дорога вела путника в сторону заката солнца. Поэтому справа от нее была северная сторона, там дул сильный холодный ветер; он завихрялся между чахлыми предполярными соснами и наметал небольшие сугробики снега между кочками, заросшими то гигантской финской садовой голубикой с огромными ягодами, то низкорослым вереском с фиолетовыми цветами, а также фиолетовыми же поганками. В общем, справа от дороги погода была совсем плохая, а редко встречающиеся домики – гнилыми и покосившимися. У дверей своих хижин стояли пожилые усталые люди и провожали Кента, казалось бы, грустным, но на самом деле откровенно недобрым взглядом. Коровы бродили тощие, а гуси настолько обессилели, что у них уже не было сил самостоятельно выбраться из грязных луж. Собаки, заметившие Кента, хотели было облаять путника, но вместо этого зашлись в тяжелом скрипучем кашле и долго не могли после этого прийти в себя.

Зато слева, на южной стороне, все было совсем по-другому. На небе – ни облачка, светило теплое сентябрьское солнце, хотя и наступил октябрь. На ветвях редких зонтичных деревьев, наподобие ворон, разместились стада маленьких черных козочек.

Вдоль аккуратных белых мазанок поднимались огромные соцветия борщевика, перемежающиеся с нарядными группами подсолнечника. Теплый ласковый ветерок гулял между этими декоративными растительными конструкциями в стиле модерн и тщательно следил за тем, чтобы пыльцу, а потом и семечки подсолнуха не унесло случайно на северную сторону, и наоборот – чтобы ядовитая пыльца и запахи борщевика улетали только на север и ни одно семя этого зловредного растения не упало на благодатную почву южной стороны.

По улицам бродили упитанные сиреневые коровы, подталкивали мокрыми носами парней к девушкам, девушек же, наоборот, к парням, намекая на их грядущее любовное сближение и последующее семейное счастье. А в это время неловкие пушистые бычки, глуповатые козочки, благодушные собаки и забавные кошки беззаботно играли в салочки; их белозубые улыбки на время отрывались от них и самостоятельно витали в воздухе, образуя подобие некого облачка, олицетворяющего немудреное благополучие деревенских животных.