Счастье мне улыбалось

С Черкизовом у меня связано, пожалуй, самое сильное детское впечатление от красоты. Но все по порядку. Крестную моей мамы звали Мария Александровна. Когда-то она и ее муж были весьма состоятельными людьми – они держали конюшни на ипподроме. А в Черкизове у них был большой деревянный дом с обширным садом, где они построили еще один дом – намного меньше. Когда после 1917 года началась «экспроприация», большой дом отняли и превратили его в «коммунальное жилье», то есть поселили там других людей. Владельцам же оставили маленький домик в саду. В нем-то я и гостила, когда мама привозила меня к своей крестной летом, как бы на дачу.

Мне нравилось ездить в Черкизово, нравился этот домик, поэтому я и запомнила его настолько отчетливо, что даже сейчас могу описать все очень подробно. У Марии Александровны, как и у нас, везде была невероятная чистота. Помню их маленькую опрятную кухоньку, где была печка с лежанкой, а рядом – кладовочка, которую называли чуланом и где хранилось варенье. Мария Александровна была очень религиозным человеком, и в их доме было много икон, но что особенно мне запомнилось, так это большой киот в углу комнаты, а внизу под ним шкафчик с инкрустациями на религиозные темы. Крестная часто ходила в церковь, что была недалеко от их дома. (Она и сейчас стоит там, на горке.) Чтобы пройти к ней, надо было пересечь трамвайное кольцо и миновать кладбище. Около церкви внизу был пруд – он, как и кладбище, назывался Архиерейским. С этим прудом у мамы были связаны печальные воспоминания – в нем совсем молодым утонул ее средний брат Сергей. Лодка, в которой он катался, перевернулась, а Сергей, видимо, не умел плавать.

Вернусь к рассказу о домике маминой крестной. Когда Мария Александровна и ее муж лишились большого дома, то часть обширного сада тоже отошла к новым жильцам. Бывшим хозяевам оставили лишь половину его. Мне запомнилось, как с одной стороны их домика были сарай и будка для собаки, бегавшей на цепи. Собака была большая, черная, по кличке Буржуй. А с другой стороны был сад, где и находилось то, что поразило мое детское воображение и о чем я, собственно, и хочу сейчас рассказать. Это была большая клумба, и устроена она была очень интересно. В центре ее росли какие-то невысокие цветы, а по краям она была обнесена широким барьером из земли. И весь он был усажен кустами белых роз. Рано утром, когда все еще спали, я любила выходить в сад. Около домика на цепи висел старинный чугунный умывальник-кувшинчик с двумя носиками. И вот, умывшись, я сразу бежала к клумбе. Белые розы все были в ночной росе, она капала с них, и это было так красиво, что я начинала обнимать кусты, словно общалась с какими-то живыми существами. Я буквально погружала в цветы лицо и потом возвращалась в дом вся мокрая. Вспоминаю тогдашнее свое какое-то особое состояние – то ли восхищения, то ли детского восторга перед красотой цветов, и в памяти всплывают все подробности, словно это было лишь вчера – настолько сильным было впечатление. Вряд ли тогда, еще ребенком, я отдавала себе отчет, что такое красота. Нет, все происходило помимо меня, все было на уровне ощущений. Красота просто сама входила в детское сознание.

Около домика крестной росло много других цветов – и анютины глазки, и «китайские фонарики»… Через дорожку от клумбы была небольшая терраса, которую сплошь покрывала вьющаяся фасоль с красными цветами. Но почему-то в памяти отчетливо запечатлелись именно белые розы с капельками росы…

И все же снова о Надежде Яковлевне. Естественно, что мои родители были дружны с ее семьей. Муж Надежды Яковлевны был каким-то крупным конструктором, у них росли две дочери – Галя и Валерия. Галина – теперь известный скульптор, а Валерия – очень хороший и тоже известный врач. Мы часто бывали у Сендульских в гостях в Аптекарском переулке. Были они для нас своими людьми. Однажды Надежда Яковлевна зашла к нам. Дома была только я одна, убиралась в комнате и, как всегда, что-то при этом напевала. Я уже говорила, что папа с мамой и сами любили попеть, так что особенно и не обращали внимания на то, что дочь тоже поет. Но на этот раз Надежда Яковлевна, еще находясь за дверью, видимо, услышала в моем пении что-то особенное – стояла, слушала. А когда папа пришел, сказала ему: «Жанчик (так папу называли близкие и друзья), а Татьяну-то надо учить. У нее ведь голос…» Было мне в то время лет шестнадцать.

Надежда Яковлевна сама нашла мне педагога – Ксению Григорьевну Носькову, профессора консерватории. Была она из «бывших» интеллигентов, с особыми манерами, строгая, представительная, красивая, с седым пучком. Настоящий профессор. И дом у них в Аптекарском переулке был старомосковский. Я ездила к ней брать частные уроки.