Счастье мне улыбалось

Хотя в том спектакле я только пела перед поднятием занавеса и на сцене не играла, но я приходила на занятия студийцев, присутствовала на репетициях. Для меня студия стала еще одним родным домом. Мне нравилась царившая там атмосфера — это была большая семья, где все чувствовали себя хорошо. Занятия в студии были настоящим праздником. У Штейна занимались талантливые дети всех возрастов, и мне было интересно наблюдать, как работают с юными актерами и Сергей Львович, и его замечательные, увлеченные своим делом помощницы. Одну из них, Галину Калашникову, я хорошо помню.

И сам С. Л. Штейн до конца жизни оставался большим ребенком с почти детским восприятием мира. Он до старости не утратил способности удивляться, видеть хорошее и главное — увлекать этим мировосприятием других. Его любили. Стоило ему только появиться — в студии, в училище, а потом и в нашем театре, где он ставил спектакли, — все невольно начинали улыбаться. Он был человеком с невероятной отдачей тепла. Такие люди, как Сергей Львович, в театральном мире встречаются редко. На первый взгляд, они даже кажутся незаметными, но их преданность театру возвышает их над многими их коллегами. Эти люди — не просто служители театра, они подвижники.

Другой наш педагог, Аркадий Григорьевич Вовси, по характеру, по темпераменту был совершенно не похож на Штейна. Это был неожиданный, непредсказуемый и, я бы даже сказала, несколько хулиганистый человек. Не стеснялся при случае и крепкого словца. Но когда требовалось как следует «проработать» ребят, Аркадий Григорьевич сначала говорил: «А ну-ка, Шмыга и Левитина, — за дверь!» Отправляя из аудитории нас с Лилей, самых стеснительных в группе, он тем самым берег наши нежные девичьи уши. А потом уже начинал разносить своих учеников за промахи, за неудачи… Но при этом человек он был чудный. Мы его очень любили.

Какими бы замечательными ни были педагоги, очень многое зависит от самого студента. А у меня поначалу ничего не ладилось. Я ходила в училище, но чувствовала, что ничего у меня не выходит, ничего я не могу делать. Сидела в аудитории в уголочке и думала лишь об одном: «Только бы меня не вызвали, только бы обо мне не вспомнили…» Мучилась я так месяца два, потом поняла, что не имеет смысла продолжать здесь учиться, и подала в деканат заявление об уходе.

И вдруг вечером после занятий меня оставляет в классе наш педагог Константин Константинович Михайлов. Он был актером Театра имени Моссовета, удивительно красивым человеком, настоящим красавцем мужчиной.

— Таня, вы что, подали заявление? Деточка, вы сами не понимаете, что делаете! Вы должны остаться!

Я сразу в слезы:

— Константин Константинович, у меня ничего не получается! На этюдах все что-то придумывают, а я что ни придумаю, мне кажется такой ерундой…

В общем, разговор наш закончился тем, что Михайлов запретил мне даже и думать о том, чтобы уходить из училища.

— Я буду с вами заниматься отдельно, оставаться по вечерам.

Когда мой педагог поговорил со мной так, я почувствовала себя немного уверенней… Ведь как важно вовремя подать руку начинающему.

Но, учась уже и на втором курсе, я не обрела особой уверенности в своих силах: была зажата, как говорят артисты. По своему характеру я была очень стеснительной, молчаливой. Мама даже говорила мне: «Молчунья ты наша». Я всегда чувствовала себя скованной: когда куда-нибудь приходила, то боялась, что, если со мной начнут разговаривать, я не смогу ответить на уровне. Ходила, опустив глаза. Ребята надо мной подшучивали: «Что ты там ищешь на земле? Пятак потеряла?» Перебирая недавно свои юношеские фотографии, я обратила внимание, что у меня почти на всех грустные глаза. И не потому, что меня что-то огорчало. Просто такой я тогда была — вся в себе, в своих мыслях, в каком-то своем мире…

Удивительно, что в детстве я была совсем другой — бойкая, живая. Мальчишкам во дворе не давала спуску. Была непоседа, дома времени проводила мало, в основном на улице, с подружками, с ребятами. Помню, какие мы были отчаянные — облазали в окрестностях все сарай, забирались на их крыши и потом без всякого страха прыгали вниз. Мы носились по всем ближайшим переулкам, а зимой, прикрепив к валенкам коньки-«снегурочки», цеплялись какими-то крючками к проезжавшим машинам и катили, пока нас не замечал водитель. В общем, вытворяли что хотели. А вот став девушкой, я сделалась стеснительной. Причем стеснялась не только мальчишек, но вообще всех незнакомых людей… Конечно, с таким характером учиться в «опереточном» училище было трудно…