Счастье на бис

Никуда ей не надо, просто не хочет слоняться без дела между витринами, пока он будет персонал гонять. В обувном ее помощь не нужна, там его консультанты и обуют, и разуют двадцать раз подряд, и все его претензии по поводу убогого ассортимента и отвратительного качества выслушают.

До дамской комнаты Сашка все-таки прогуливается, только чтобы его не обманывать. Долго стоит у зеркала, рассматривая свое отражение. Ишь ты. Маникюр у нее, костюм. Ну осталось волосы до попы отрастить и губы накачать. Нет, последнее ему не понравится, он ярый противник пластики. Хотя Сашка подозревает, что, если бы не диабет и хреновая заживляемость, он бы первый бежал подтягивать, утягивать, натягивать. Когда работал, конечно. Но коль ему нельзя, то и у других осуждает. Сокровище ни разу не толерантное.

Назад идет с мыслью, что можно успеть какой-нибудь бургер перехватить, пока он там десять пар перемеряет. Но Всеволод Алексеевич шагает ей навстречу. В руках два пакета. На удивление быстро.

– Всё удачно? – осведомляется она.

– Вполне. Возьми, пожалуйста.

Протягивает один пакет ей. Сашка машинально берет. Машинально же заглядывает внутрь, достает коробку.

– К костюму, – невозмутимо сообщает он. – Прости, ты ушла, я взял на свой вкус.

«Прости», ага! А так бы он на ее вкус взял! Впрочем, они уже выяснили, что разница тут не большая, если только в цене. Туфли. Не лодочки, не на шпильке, на которой она бы все равно не смогла ходить. А ровно такие, какие ей всегда нравились. Похожие на мужские, с длинным тупым носом, шнуровкой на подъеме и широким устойчивым каблуком.

– Всеволод Алексеевич, вы… Ну куда я во всем этом буду ходить?

– Куда угодно! Хоть бы и за хлебом. Но в целом согласен, культурного досуга нам с тобой не хватает. Пойдем на концерт Соколовского?

И оба начинают ржать как сумасшедшие.

Май

– С праздником, Всеволод Алексеевич. Вы, главное, будьте здоровы.

Сегодня вместо «доброго утра». Улыбается, довольный. К завтраку вышел в белой рубашке. А если соберутся гулять, то еще и пиджак с орденами наденет. Есть у него такой, особый. К которому раз и навсегда ордена прикручены, чтобы каждый год не мучиться. Тяжеленный.

Как его песочили в интернете за этот пиджак, когда он работал. Хотя надевал его Туманов раз в год и не на главный праздничный концерт на Красной площади, а на тот, локальный, поселковый, который сам же устраивал и который так Сашку раздражал. Звенел наградами в узком кругу. И Сашка не знала, как к этому относиться. Ведь его награды. Да, не в Великую Отечественную полученные. Но полученные же, не на рынке купленные. Одну можно даже считать «боевой», за выступления в Афганистане. Да, не стрелял – пел. Но, думается, толку от него как от певца там было больше, чем возьми он автомат. И действительно рисковал, далеко не все артисты соглашались туда ехать. Остальные награды за заслуги перед государством и искусством. И тоже ведь не с неба на него упавшие. Другой вопрос, уместно ли надевать их в День Победы. Вроде как наравне с ветеранами. Которых почти не осталось. И большая часть публики на концертах для ветеранов состоит, в лучшем случае, из детей войны. К которым он тоже относится. И Сашка не случайно его поздравляет. Для него это не абстрактный праздник, а самые настоящие живые воспоминания.

Сейчас всё гораздо проще. Теперь к нему не приковано внимание журналистов, и здесь, в тихом Прибрежном, никому не придет в голову проверять, какого он там года рождения. Идет красивый старик, звеня наградами, и идет. Ему улыбаются. И он счастлив. А что еще Сашке надо?

Сашка уже не спрашивая включает телевизор. Знает, что он будет смотреть парад.

– Всеволод Алексеевич, а вы помните девятое мая сорок пятого?

Неопределенно пожимает плечами.

– Смутно. Мне кажется, что помню. Но кто даст гарантию, что я себе это воспоминание не придумал? Так же, как маму вроде бы помню. А может, и нет. Описать тебе праздничную Москву, как потом показывали в кинохронике, не смогу. Все бытовые тяготы я на себе почувствовал, скорее, в послевоенное время, его уже память захватила крепко. Продукты по карточкам, очереди за ними. Несколько раз я карточки терял. Как все дети. Дровяная печка и вязанки дров, за которыми я ходил во двор, где стоял специальный сарайчик. Самодельные леденцы. Мы растапливали в ложке сахар, он застывал и получался леденец. Парусиновые штаны до колен на помочах. Жизнь была суровая, Саш, но обыкновенная, у всех одинаковая. И даже то, что я рос без мамы, не казалось чем-то из ряда вон. В классе почти у половины ребят отцы с фронта не вернулись. Да и женщины тоже гибли и на фронте, и в госпиталях, и в тылу. Сейчас жутко звучит, а в те годы таковой была реальность.