Счастье по случаю

Сильные руки помогали ей и глубоко унижали ее. Но по временам ее мысль, отвлекаясь от настоящего, витала где-то далеко-далеко, среди разрозненных картин прошлого. Ее мысль уносилась к былому, словно плывущая по течению лодка, с которой виден быстро бегущий назад пейзаж: порой целая обширная излучина, порой только одно место на берегу — но ясно, отчетливо, выпукло. И она плыла в этой стремительной лодке, вновь спускаясь с головокружительной быстротой по реке жизни, по которой некогда поднималась так медленно, ценой таких усилий, — и многое из того, что она едва замечала во время первого своего путешествия, теперь вставало перед ней гораздо яснее. Но все мелькало слишком быстро и беспорядочно, и ей никак не удавалось на чем-нибудь сосредоточиться. И чем больше наслаивались друг на друга, смешивались друг с другом эти видения, тем меньше она их понимала. Вот она — смущенная, сияющая, ласковая невеста Азарьюса. Увидев эту девушку в светлом муслиновом платье, стоящую летним днем на берегу прозрачной реки Ришелье, Роза-Анна могла бы улыбнуться ей, как посторонней, случайная встреча с которой приятна, но не имеет никакого значения. И почти тут же она, внезапно постаревшая, принимала жертву Эжена… Ах нет, она боролась с Эженом. Она боролась ради скромных денег. Ради скромных денег, которые он отбирал у нее и на которые она должна была купить одежду и пищу. И она снова стояла на берегу Ришелье: ее летнее платье шелестело от легкого ветра, а спутанные пряди волос, пахнущие сеном и цветами, хлестали ее по лицу… А теперь она шла, шла по улицам предместья в поисках дома, где ей можно было бы родить… Ведь ей надо торопиться, чтобы поскорей дошить свадебное платье. Для Флорентины, которая выходит замуж за Эманюэля… Нет, нет, это было еще до ухода Флорентины, это было в те времена, когда они получали пособие по безработице… Она шила, чтобы внести свою долю в домашние расходы… Нельзя долго болеть… а то она растеряет всех своих клиенток… Мадемуазель Элиза требует, чтобы платье было готово немедленно… Боже мой, значит, надо подняться и дошить это платье… Отчаянное усилие, которое она сделала, вызвало острую боль. Теперь она наклонялась над больничной койкой. Кто же умирает? Кто так жестоко страдает? Где она? Даниэль? Неужели она ничем не может смягчить страдания этого ребенка? Или свои собственные? Их страдания как бы слились, растворились в ее плоти… И внезапно она услышала слабый крик. Она упала на подушку. И почти тут же сквозь пелену мрака до нее донесся голос:

— Видели вы что-нибудь подобное, госпожа Лавалле? Даже не застонала. Ни единого стона! Да, немного найдется таких мужественных, как госпожа Лакасс!

«Ни единого стона», — повторила про себя Роза-Анна. От кого она уже слышала эти слова? И внезапно она вспомнила — их произнесла акушерка, помогавшая при родах ее матери: «Ни единого стона…» Роза-Анна вдруг почувствовала, что очень близка к матери, так близка, как никогда еще не была. И ее сердце наполнили своеобразная гордость и мужество, словно воспоминание о старой госпоже Лаплант каким-то странным образом придало ей новые силы.

Она то начинала дремать, то вновь пробуждалась при мысли о множестве мелких, не терпевших отлагательства забот. Протянув руку, она указала акушерке на ящик комода; в котором лежало белье для новорожденного. У нее всегда все было приготовлено заранее. И на этот раз все тоже было уже готово: распашонки, пусть не шелковые и ничем не украшенные, но чистые и теплые.

Но тут же, внезапно встревожившись, она испуганно попросила показать ей ребенка. Ах, этот вечный страх родить урода!

— Славный малыш, — сказала акушерка. — Щуплый, но здоровенький. А весит, я бы сказала, фунтов шесть, — добавила она, взвесив его на своих пухлых руках.

И Розу-Анну охватило неудержимое, безумное желание взять его на руки. Наконец его принесли ей — вымытого, закутанного в пуховое одеяльце. Из-под одеяльца высовывались крохотные, плотно сжатые кулачки. На шелковистых щечках подрагивала тень светлых, тонких, как пушок, ресниц. Розу-Анну всегда умиляла хрупкость новорожденных. И она отдалась наконец отдыху, держа в руках крохотное спящее существо. Она чувствовала, как освобождается от боли, от щемящей печали. Каждый раз после родов она чувствовала себя умиленной и в то же время полной мужества, словно только что испила из таинственного неиссякаемого источника своей молодости. Ей казалось, что она прижимает к груди не своего двенадцатого ребенка, но первого и единственного. И все же это восхищение и нежность распространялись и на других детей. Немного позже она услышала, как они вернулись, — их привела Ивонна, которая ходила с ними гулять после школы. От беготни и свежего воздуха они проголодались и требовали, чтобы им дали поужинать. Роза-Анна, удивляясь самой себе, давала указания акушерке, которая по принятому в предместье обычаю должна была выполнять также и обязанности няни.