Счастье потерянной жизни

Петр Никитович частенько припоминал свою прошлую греховную жизнь с ее рискованными подвигами. Удивительно, но никто не преследовал его в те времена, хотя сам он был способен сотворить немало худого. И вот уже больше восьми лет со своей семьей переносит немыслимые мытарства, но за что? За одну только проповедь Евангелия, с которой выступает против греха и тьмы. Мыслимое ли дело? Неужто отнимут у него благодатную радость посещений тех семей, где ждут его как вестника Божия? Неужели пришли те страшные времена, о которых предвещал когда-то брат Федосей на сенокосе? Неужели и на улицах родного города никогда не будет раздаваться христианское песнопение? Как долго будет длиться беззаконие?

В таких размышлениях стоял Петр Никитович у окна, поглядывая на апрельскую слякоть. Вдруг клацнула дверная задвижка, заскрипели выскобленные половицы. Вошла Луша, сбросила ворох высохшего белья, подняла на мужа побелевшее лицо:

- Петя! Тут с самого утра против дома торчит какой-то тип. Думаю, что из этих... То походит, то газетку почитает... Я за ним наблюдала, давно тут мается. Может, приглядеть тебе, как уйти, а?

- Эх, Луша, коль уж пришел наш час, то куда мы денемся? Бог ведь тот же, что вчера и сегодня, и нам с тобой себя уже не изменить. Раз пошли за Господом, не станем оборачиваться назад.

Луша нежно обняла супруга. А он продолжил:

- Я в эту ночь сон видел. Очень короткий. Будто бы подходит ко мне человек из НКВД... в кожанке будто... и так крепко-крепко приветственно жмет мне руку... точно своему. Проснулся я... лежу, думаю: теперь сомневаться не приходится, видно настал час скорбей.

-Ой, Петя, забыла, я ведь тоже сон видела. Подожди, дай Бог памяти. Ну вот, вспомнила: вижу во сне плашкоутный мост через речку, наш мост, и ты бежишь по нему от какого-то человека. Смотрю, враг твой в белой рубашке, а перепоясан черным поясом. Сердце заныло, вижу: догоняет он тебя, да ка-ак размахнется, да ка-ак ударит из всей силы ножом... в спину. А ты так и повалился на землю. Боюсь!

- Ну что ж,- только и вздохнул Петр Никитович,- давай помолимся, дорогая.

Пригласив жену к молитве, Владыкин упал на колени и усердно молился, чтобы укрепил Господь его в страданиях и поддержал бы остающуюся семью. И за Павла молился, просил, чтобы сын его остался верен Господу до конца и чтобы если приведется им встретиться, то встреча эта была бы благословенной для них и славной для Господа. И Луша молила Бога: если и суждено оставаться ей одной, то остаться в сердце верной христианкой и детей своих привести ко Христу.

- Попробую теперь выйти, - Петр Никитович стал одеваться. - Если нет никого, то дай Бог пути, а уж если сторожат меня, то не миновать их рук, пойду навстречу врагам.

- Нет, Петя, надо не так! - запротестовала Луша - Выйду я вначале, осмотрюсь хорошенько... вроде по своим, бабьим делам - до магазина дойду, улицу высмотрю... Петр Никитович согласно кивнул головою. Луша собралась мигом.

- Ты вот что, Луша, - попросил Петр Никитович, - сходика на базар, прикупи грибочков, страсть, как захотелось покушать грибочков.

У Луши заныло сердце: хоть и обыкновенная просьба, а вроде как перед концом муж захотел грибочков откушать. Даже подумала, что последний раз она здесь, на земле, ухаживает за мужем.

Торговка засуетилась перед Лушей:

- Вот, самые лучшие, последние, сама б поела, да нужда заставила.

Луша набрала целую корзинку грибов. Поспешила обратно. У самого дома чуть ли не столкнулась с тем же сотрудником НКВД, который делал вид, что читает газету. С деланным равнодушием он отвернулся и сделал вид, что он оказался тут случайно. Но Лушу как будто толкнуло: ведь сейчас, именно сейчас этот наблюдатель должен обернуться. Вот взглянуть бы ему в глаза! И точно - человек этот оборотился. С застывшего лица на Лушу уставились серые, бесцветные глаза, полыхавшие ненавистью. Взгляд невольно леденил душу, казалось, сама смерть смотрит на Лушу, хотя мужчина выглядел обыкновенно, Луша даже хотела сказать ему что-нибудь доброе, может, по-бабьи пристыдить его за такое недостойное занятие, как слежка за невинным человеком, но пустота взгляда остановила ее; Луша поняла, что для подобного случая любые слова бесполезны: эти-то знают, что делают, они не устрашатся, они, может быть, уже приняли решение...

Решила обойти весь квартал, чтобы найти пути отступления. И уже подходя к своему забору, придумала план спасения мужа - через пролом в заборе. Отодрала несколько досок, приставила их незаметно. Бедное, любящее сердце! Не знало еще оно коварства врагов: то, что ей приходилось делать впервые, уже было ими предусмотрено до тонкостей, уже таилась засада, уже из окон наблюдали за нею. А Луша, наивно полагая, что она перехитрила врагов, с трудом - ходила на последнем месяце - пролезла сквозь проделанную дыру и заторопилась к дому. Не успела переступить порог, как в дверь грохнули:

- Откройте!

- Петя, за твоею душою! - только и выдохнула Луша. Корзинка выпала из руки, грибы покатились по полу. Петр Никитович сильно побледнел: