Счастье Раду Красивого

   Юноша был тонок станом и красив. Как и все пажи (а сокольничие тоже являлись пажами), он брил голову, но оставлял длинные пряди на висках, спускавшиеся до плеч. У юноши эти пряди были чёрные, блестящие, волнистые. Струясь из-под тюрбана, они чем-то напоминали женские височные подвески.

  

   В лице этого красавца не нашлось бы ни малейшего изъяна: чёрные изогнутые брови, тёмные выразительные глаза, прямой нос, в меру пухлые губы и волевой, но не тяжёлый подбородок. Кожа совершенно чистая: ни одной родинки.

  

   Однако около года назад Мехмед всё же обнаружил в этом паже один "недостаток" и весьма существенный - оказалось, что юноша совершенно не имеет склонностей к однополой любви. Когда султан, пленившись красотой пажа, позвал его в свои покои и прямо сказал о своих желаниях, паж упал на колени и взмолился:

   - Повелитель, прошу тебя: нет!

  

   Я при этом не присутствовал, но, как мне позже рассказал сам султан, этот юноша умудрился сделать так, что желание у поклонника вмиг пропало:

   - Когда он упал на колени и смотрел на меня, будто сейчас разрыдается, я чуть ли не злодеем себя почувствовал, - признался Мехмед. - Если б я настаивал, то не встретил бы сопротивления. Но что случилось бы после? А если бы этот красавец наложил на себя руки? Если бы это случилось, я бы чувствовал себя неловко. Поэтому, услышав "нет", решил, что удовольствие от одной ночи не оправдает тех огорчений, которые могут последовать.

   - Повелитель, ты поступил очень великодушно, - ответил я и в ту минуту позавидовал пажу. Почему у него получилось то, что в своё время не получилось у меня? Почему я не сумел сделать так, чтобы Мехмед оставил меня в покое? Возможно, всё объяснялось тем, что паж столкнулся с султаном, которому было уже за сорок. Сорокалетний влюблённый уже не так пылок, а когда судьба свела меня с Мехмедом, тому не было и двадцати.

  

   Впрочем, даже в сорок лет султан оставался всё тем же сластолюбцем:

   - Великодушие тут ни при чём, - засмеялся он. - Просто мне было бы жаль лишиться такого красивого слуги. Именно поэтому я даже не удалил его от двора. Пусть хотя бы для моих глаз будет услада.

  

   И вот теперь этот красивый сокольничий, находясь неподалёку от Мехмеда, расслабленно сидел в седле и кормил свою птицу сырым мясом.

  

   Юноша сжимал пищу той же рукой, на запястье которой, вцепившись когтями в раструб перчатки, устроился сокол. Другая рука держала конский повод, но затем сокольничий задумчиво улыбнулся, положил повод коню на шею и освободившейся рукой осторожно погладил птицу по голове. В этот момент паж выглядел как совершенно счастливый человек и потому был особенно привлекателен для возможных поклонников.

  

   Когда люди влюбляются, то ищут радости, и поэтому их гораздо больше влекут счастливые лица, а не несчастные. Кажется, что тот, кто счастлив, охотнее поделится с тобой своим счастьем и, значит, будет благосклонен. А если несчастный человек поделится с воздыхателем своей бедой, то неизвестно, достанется ли воздыхателю что-нибудь кроме хлопот и огорчений.

  

   Потому-то сокольничий так притягивал взгляды, и если б не история с отвергнутым султаном, то, возможно, я сам пленился бы счастливой красотой.

  

   Эта история останавливала и других поклонников. Никто не осмеливался приблизиться кроме одного - это был Ахмед-паша. Я вдруг с изумлением увидел, как он подъехал к сокольничему и, чуть наклонившись к нему, проговорил:

   - Ты испачкался. Вот здесь, - визир-поэт поднял руку и смущённо указал на правую щёку юноши, где виднелась тёмная полоска. Наверное, когда сокольничий мчался через поле, его конь угодил копытом в незаметный в траве ручей, грязные брызги разлетелись, и одна из них попала на лицо всаднику, а он, не заметив, размазал её.

  

   Без сомнения Ахмед-паша предпочёл бы сам стереть грязь со щеки красивого султанского пажа, но не решился. А когда произносил "ты испачкался", то голос звучал так, как будто поэту трудно говорить.

  

   Человеку, известному при дворе своим умением вести беседу, трудно говорить?!

  

   Я снова посмотрел на юношу, который, не понимая, что за ним пытаются ухаживать, вытерся тыльной стороной свободной руки. Красавец почтительно кивнул в знак признательности, и вот тут я заметил, что из-за отсутствия кудрей у этого юноши ничто не мешало видеть изящную шею и мягко очерченные скулы. Его голова в тюрбане напоминала бутон на стебле, особенно во время кивка, и мне вспомнилась ещё одна строчка из недавно прочитанного стихотворения Ахмеда-паши:

  

   Я о тебе скажу: "Цветок - моя любовь!"

  

   Меж тем султан, только что разговаривавший с Махмудом-пашой, недавно восстановленным в должности великого визира, вдруг повернул голову и, как ястреб, посмотрел на сокольничего:

   - Что Ахмед-паша сказал тебе? - этот вопрос прозвучал как-то очень резко.

   - Он сказал, что у меня грязь на щеке, - недоумённо пробормотал юноша, не понимая причину султанского гнева.

  

   Ахмед-паша, чтобы не дать гневу султана разгореться, по своему обыкновению решил выдать удачную остроту и произнёс, цитируя Коран:

   - Скажет язычник: "О, если бы я стал грязью!"