Счастье с третьей попытки

Алискино тело сейчас казалось тоже совершенным, увековеченным, хотя кому, как не ему, знать, как хрупка и уязвима плоть. Он не далее как полчаса назад с упоением превращал в груду мяса творение господне. И с Алиской он мог бы так же, как с этим настырным Устиновым. Мог бы тремя ударами превратить ее из античной богини в раздутое одутловатое существо, воющее от боли и копающееся громадным насекомым в луже собственных нечистот.

Но с ней он так поступать не станет. Она-то при чем? Алиска милая, нежная, уступчивая. И немного это, как ее, интеллигентная, во! Ему нравилось, когда она начинала умничать. Понтоваться, как братва говорила.

– А что за баба без понтов? – возражал Рогов. – Так, пустышка… Дырка…

Нет, Алиска его пока во всем устраивала. И главное, она не задавала много вопросов. Куда пошел, зачем, где так долго был, почему костяшки пальцев сбиты, дрался?

Нет, ответил бы он ей, спроси она его об этом. Не дрался. Бил. С упоением, творчески. Бил так, чтобы не забить насмерть, но чтобы и видно было, что бил. Устинов стал неузнаваемым, но жить будет. И со временем будет говорить, сволочь! В этом Рогов был уверен.

Ох, как не терпелось ему узнать, что же такого важного хотел рассказать этот плешивый сморчок в полиции? Что такого он знал, чего не знал Рогов? А он чего-то не знал! Чего-то такого он не знал, что заставляло сильно нервничать Гаврилова, отдающего ему из камеры указания. Нет, конечно, понятно, чем больше будет говорить Устинов, тем длиннее может оказаться срок у Гаврилова. А долго-то сидеть никому неохота, как бы комфортно это ни было устроено.

– Что ты хотел рассказать, что? – орал и брызгал слюной в разбитую морду Устинова Рогов, и ему, в самом деле, было любопытно знать – что. – Ну, паскуда, говори!

Устинов молчал. Сначала молчал из упрямства и из желания просто продлить себе жизнь. Кому он будет нужен, когда информацию от него бандиты получат? Потом уже не смог говорить, потому что все лицо было разбито, и он от боли постоянно терял сознание.

Ну, ничего, время терпит. Он завтра с ним еще поработает. А сейчас надо лечь рядом с этим прекрасным телом, называющимся Алисой. И попытаться извлечь из него максимум не информации, нет, удовольствия.

К утру она все-таки от него сбежала.

– Я так не высплюсь. А мне рано вставать к косметологу. – И закончила с плаксивой ноткой в голосе: – Ты все же иногда напоминаешь мне сумасшедшего, Стас!

Он мог бы, конечно, поспорить насчет ее раннего подъема. Визит к косметологу был назначен на тринадцать тридцать. Встать ей надо было ближе к полудню, а это никак не рано. Но вот то, что он иногда напоминает сумасшедшего, он оспаривать не стал бы. Он и сам себе иногда таким кажется.

Вот и Зина с утра на него обиделась и назвала его сумасшедшим, когда он смахнул со стола тарелку с омлетом, в который она с какой-то опять заграничной блажи покрошила петрушку, морковку, лук.

– Ты мне просто два яйца могла изжарить?! – заорал он, наблюдая за тем, как шмякается о стену и сползает на пол пышная цветная масса. – Просто два яйца! Глазунья называется! Зина, чего выкатила глаза?!

Глаза, которые на него выкатила Зина, были полны злых слез. Такими она обычно на вертухая в зоне смотрела, когда бывала незаслуженно обижена. Но то охранник, а тут свой же – Рогов! Чего так ссучился-то?! Зажирел, забогател? Людей перестал замечать? Вот и Колю послал на верную гибель, поручив невыполнимое задание.

Коля же дышал через раз и осторожно, чтобы легкие не развалились. А ему задание! А потом списали в отработку. Рогов хоть глаза и таращит, Зина не верила, что он не при делах. Его рука ствол тот держала, из которого Коле башку прострелили, сто процентов его.

– Изжарь быстро! Я тороплюсь, – уже тише приказал Рогов и глянул на большущие часы с маятником в углу столовой.

Часы были дорогими, но Стас их все равно купил. Что ему в них особенно нравилось, так это медленное, солидное колыхание большущего маятника. Казалось, что и сами часы идут медленнее, подстраиваясь под этот неторопливый взмах. И время бежит не так стремительно. И жизнь не так быстротечна.

Зина сердито гремела сковородкой за его спиной. И наверное, ей очень хотелось врезать ему этой самой сковородкой по голове, и чтобы масло в ней было погорячее. Но не осмелится, хоть и хочет. И вообще ни на что не осмелится, как бы ни хотела. Потому что боится его. И законов их боится, больше, чем законов государственных.

Рогов глянул себе за спину. Зина в плотной по колено юбке серого цвета, черной футболке с короткими рукавами, косынке, повязанной на голове, с босыми ногами сосредоточенно била яйца о край сковороды. Рогов насчитал восемь штук. Он просил два. Это был бунт. Маленький такой, ничтожный, за который он ей запросто в глаз мог дать.

– Я просил два яйца, Зина, – напомнил Рогов тихим мерзким голосом, от которого у самого побежали мурашки по спине.

– А! – Она вздрогнула, рассеянно глянула на сковороду, забитую яйцами. – Господи, увлеклась! Прости, Стас. Задумалась.

– И о чем же думала?